Борис Кагарлицкий рассказывает о "волнах" глобализации. После каждого периода усиления международных рынков следует долгий период возвращения к экономике национальных государств. Сейчас наступает именно такое время, когда национальные государства станут решать, какой будет политика и экономика, в первую очередь учитывая свои внутренние интересы.
Борис Кагарлицкий, политолог:
Глобализация – это не что-то принципиально новое. Т.е. Иммануил Валлерстайн в то время написал, что капитализм сначала возник как глобальная система, как интернациональная система, и потом уже, как следствие глобального капитализма – возникли национальные капитализмы. Т.е. вот столько времени, сколько мы имеем капитализм, столько времени мы имеем глобализацию. Более того, как ни парадоксально, во многих отношениях, скажем, глобализация в конце XV-XVI века была не сравнено масштабнее, чем то, что мы имеем сейчас.
В этом плане 90-е и 2000 годы ничем таким чрезвычайным беспрецедентным не являются. Беспрецедентным является шум, который мы поднимаем вокруг этого процесса, а с другой стороны, понятно, что процесс неравномерный. Т.е. мы видим на протяжении всей истории капитализма периоды: вот были периоды усиления мировых рынков, усиление финансовых мировых рынков, усиление, вот этой самой пресловутой, свободной торговли и открытости. Т.е. периоды, которые можно определить, как периоды глобализации.
За каждым таким периодом следовали периоды деглобализации. И более того, они неизбежно следовали, потому что каждый период вот этой самой открытости он, с одной стороны, приводил к достаточно большой экспансии, а с другой стороны, к очень большой дестабилизации и к тяжелейшим кризисам. Собственно говоря, первый такой кризис еще докапиталистический, но связанный с как раз открытием тогда еще не мировой, но средиземноморской экономики, это кризис XIV века. Он продолжался где-то около ста лет и на пике этого кризиса была чума. И чума была связана не только с эпидемией, она была связана с тем, что население при этом 20 лет голодало.
Кстати говоря, к вопросу о чуме. Это тоже был результат открытости экономики, потому что средиземноморская экономика стала открытой. Перед этим было примерно 200 лет бурной экономической экспансии. В итоге, когда татары с генуэзцами к Крыму вели войну – татары применили биологическое оружие, именно, значит, бросали зачумленные трупы за стены генуэзского города. В генуэзском городе возникла эпидемия чумы. Генуэзцы бежали куда? Естественно, в Италию. И по дороге еще заразили Константинополь, который в значительной мере вымер. Потом из Италии эпидемия перешла, значит, по всей Европе, докатилась до Англии, до Норвегии, выбила где-то примерно 90% знати в Норвегии, например. С тех пор Норвегия стала очень нордическим государством. И в конце, через 1,5-2 года, докатилась до Руси. Что, кстати, очень любопытно, т.е. эпидемия пошла фактически с русских земель, но чуть-чуть южнее, от татар, а до России пришла с севера и из Гамбурга. Вот вам пример первой глобализации.
Но после этого, конечно, естественно, что стали вводить? Вводить санитарные кордоны, т.е. закрывать границы и так далее. Каждый такой кризис он сопровождался очень четкой концентрацией на месте производства, на усилении роли национального государства. Кстати, национальное государство как раз вот, как явление, начинает возникать после первого вот этого вот большого общеевропейского кризиса, т.е. после XIV века. Как раз XV век – это эпоха национального государства. Это ответ на ту самую открытую экономику, которая закончилась голодом и чумой.
Кроме того, еще один момент очень важный, что вот эти открытее рынки сопровождаются крайней социальной дестабилизацией, т.е. разрыв между богатыми и бедными, очень большими социальными конфликтами и, соответственно, нужность государства. Он может, может быть, для двух вариантов, т.е. все зависит от того, как ведет себя правящая элита и кто у власти находится. Либо для того, чтобы подавить социальный протест эффективно, для этого нужно сильное государство, много полиции, много сил, которые будут следить за порядком. Либо для того, чтобы произвести силами государства перераспределение ресурсов, повысить жизненный уровень, сократить разрыв между богатыми и бедными, и какую-то социальную стабильность обеспечить. Другая модель, да? Т.е. вам нужно меньше полиции, но зато вам нужно больше заниматься социальными проблемами. Что, кстати говоря, труднее. Это модель национального государства.
Так или иначе, государство становится востребованным и более оно становится крайне востребованным к экономике, потому что оно становится силой, которая начинает экономику восстанавливать, приводить в порядок, нормализовывать и, кстати говоря, переориентировать со спекуляции, торговли, с финансовых процессов, прежде всего, на производство. Более того, для того, чтобы производство работало стабильно – оно должно быть связано с местными ресурсами, местными рынками. Если оно слишком отрывается от местного рынка и местных ресурсов, то оно становится крайне уязвимым, что мы, кстати говоря, видим в современной экономике. И, кстати говоря, в перспективе оно становится затратным. На первых порах, это может быть невероятная экономия средств, что, кстати говоря, и видели как раз в 90-е годы, когда переносили производство в Азию.
Сейчас обнаруживается, что, скажем, вы проведете девальвацию в нескольких Западных странах и обнаружится, что многие Азиатские производства станут просто нерентабельными. И вот эти все проблемы сейчас встают, поэтому государство, конечно, должно возвращаться. И никуда мы не денемся – это логика самого капитализма. Это тот этап капитализма, когда государство укрепляется. И будет укрепляться и государственный сектор и государственный финансы и, кстати говоря, возможно, государственная полиция. Ну, у кого как.
Другой вопрос, что будет происходить с частным бизнесом? На сегодняшний день мы видим, что в очень большой степени частные банки и очень большая часть корпоративного бизнеса оказались в крайней зависимости от государства. Почему это очень забавно, потому что еще лет 10 назад говорили, ну, государство это вообще ничто, какие-нибудь крупные корпорации они могут по своим объемам превосходить целые государства. Зачем нам государства, если они такие богатые, такие сильные. Сейчас выяснилось, что именно эти корпорации побежали к государству. Почему? Потому что у государства другой источник финансирования, другой метод мобилизации финансов, гораздо более стабильный – население никуда не делось, территория никуда не делась. Поэтому сейчас и происходит перераспределение сил.
И во всем мире бизнес зависит от государства. Можно поставить вопрос: а нужен ли такой бизнес, который живет только за счет государственных дотаций? Совершенно очевидно, что начинают вставать вопросы о национализациях, о расширении государственного сектора и перераспределений в отношении власти, влияния, так сказать веса, вот этого вот частного и государственного сектора в экономике. Опять таки, это встает объективно, это не вопросы идеологии. Другое дело, что такой поворот событий, он, конечно, делает более востребованными идеи левых. Но речь то идет о другом. О том, что сам частный бизнес становится очень, скажем так уязвимым.
В Российском варианте это приводит просто к каким-то невероятным истерикам. Т.е. чем меньше люди способны что-то произвести, чем меньше они способны что-то самостоятельно эффективно сделать, тем больше они кричат о своей незаменимости, тем больше они просто поднимают шум, что любая национализация будет катастрофой, бедствием, концом России вообще, каким-то несчастьем, которое никто не переживет. Но на самом деле даже они переживут. Но за этим стоит вот это вот ощущение внутреннего какого-то бессилия и полной безответственности.
И ужасны совершенно крики о том, что государственные предприятии никогда нигде и ни при каких обстоятельствах не может быть эффективным. Но вот вам один пример государственного предприятия – это Интернет. Интернет был в Соединенных Штатах создан, как государственное предприятие. Вроде бы довольно эффективная система, правда. Ну, а американские или советские космические программы – тоже государственные программы. Они как раз стали образцом эффективности, в том числе технологической. И на самом деле именно вот эти все методики они потом были переняты и подхвачены частным бизнесом.
Вот, пожалуйста, вам – немецкие железные дороги. Тоже вот образец точности, аккуратности, надежности и эффективности. А вот вам знаменитая Ситра – это финская инвестиционная компания, 100% государственная, которая, например, проинвестировала такой абсурдный, казалось бы нелепый, авантюрный проект, как превращение маленькой фирмы Nokia в мирового лидера по созданию мобильных телефонов. Это государственный проект. Т.е. все зависит от того, какое государство и как оно свои средства использует.
Проблема в том еще, что на самом деле государство должно само измениться, т.е. для того, чтобы выполнить новую роль – оно должно измениться. Т.е. как вот на протяжении, скажем, 80-90-х годов, у нас 90-х начало 2000, демонтировали какие-то структуры. Т.е. допустим, нам не нужен Госплан – давайте уничтожим всю систему планирования. В итоге, мы сейчас не можем даже спрогнозировать простейшие вещи, поскольку все системы, которые хоть как-то работали на прогнозирование, они тоже вместе с Госпланом были уничтожены. Теперь придется, никуда не денешься, создавать их заново.
Вот это как раз и определенная задача на будущее. Т.е. когда вам говорят, давайте модернизироваться, давайте развиваться – это общие слова. Для того чтобы начать опять развиваться или модернизироваться, нужно развивать структуры, институты, организации и учреждения, компании и предприятия. Конкретные. Должны быть конкретные задачи. В частности, нужно конкретно решать вопрос о прогнозировании и о создании элементов государственного экономического планирования. Тогда мы можем хотя бы понимать, куда мы будем развиваться, как мы будем модернизироваться, какие у нас цели и чего мы добьемся. Потом проверить добились мы или нет. В противном случае – это будут только слова.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии