Политолог Сергей Кургинян рассказывает о том, чем российские либералы отличаются от западных, почему первые дискредитируют идеи либерализма и демократии, и объясняет, почему оппоненты либералов теперь вынуждены бороться с ними за их же ценности.
Я очень люблю либералов и Запад тоже. Вопрос весь заключается в том, что мне кажется, - то, что здесь происходит, не имеет никакого отношения ни к либерализму, ни к западничеству. Все, что происходит в России на этом сегменте, дико извращено. Люди, которые говорят о западничестве, на самом деле говорят о чем-то, абсолютно никакого отношения к западничеству не имеющем. Сказать, например, как это делали наши олигархи, что "мы демократы и потому у нас никогда человек в порванных штанах уже не будет у власти", очень странно. Потому что в демократической западной культуре это, во-первых, моветон, а, во вторых, есть такое слово "санкюлот", которое прямо адресует к рваным штанам и демократии одновременно.
В чем заключается здесь извращение? Извращение заключается в том, что западник на Западе – это страстный государственник. У нас, когда к власти пришли люди, называвшие себя западниками и демократами, они пришли с идеей "Россия – сука". Какой французский демократ или государственник скажет, что "Франция - сука"? Его повесят в ту же минуту свои собратья по партии. Это невозможно. У нас пришли люди странные, двусмысленные, и в каком-то смысле, как мне кажется, они пришли для того, чтобы уничтожить в России идею либерализма, свободы и демократии. Дискредитировать её на корню. Потому что если мы посмотрим, как страстно в России верили в эту идею в конце 80х годов и что происходит сейчас, то мы увидим простую вещь. Если эти люди так работали со своими ценностями и так убили их в населении, значит, наверное, они этого хотели. Или они просто были марионетками в чьих-то еще руках. Тогда мы должны говорить о спецдемократии, спецлиберализме, спецзападничестве, задача которых дискредитировать все это в сознании своих соотечественников.
Мы с этим боролись. Когда мы с этим боролись, то мы противопоставляли этому идею государственности и патриотизма. Ни в какой западной стране государственность и патриотизм не противостоят демократии, либерализму и западничеству! Никогда! Это одно и то же. Само слово патриот, «Вперед, патриоты» - слово французской революции. Поэтому это противопоставление у нас изначально носило странный характер. Нам приходилось бороться с западниками, либералами и прочими за то, что является их ценностями. И от чего они всячески отрекались. Если Сен-Жюст, Робеспьер, Марат при минимальных шевелениях в Чечне наподобие тех, которые были в начале 90х годов, притащили бы туда все войска Франции и революционный Конвент, с гильотиной, то у нас говорили "Руки прочь от Чечни". У нас было все наоборот, шиворот навыворот.
Мы с этим боролись. В процессе этой борьбы был создан альянс всех государственников. Мы всегда приглашали в этот альянс и тех немногих либералов, которые готовы были быть за государство. Нам было совершенно все равно, что они либералы. Но главные силы, которые входили в этот альянс, были "красные" и "белые". Это люди, которые ценили СССР как государственность и люди, которые ценили Российскую империю как государственность.
Поскольку и СССР является наднациональным идеологическим государством, и Российская империя была наднациональным конфессиональным государством (она была православным государством), то всюду речь шла об империи как о типе государственности. Но мы готовы были рассмотреть и любую другую государственность вообще. В любом случае, оказалось, что сформированы две силы, которые смогли каким-то образом соединиться друг с другом в идее необходимости в России государства. Это сейчас кажется – как это так? Ну что особенного, о чем говорить? Конечно, оно необходимо. Но еще 10 лет назад за это плевали в лицо.
И вот так сложился некий достаточно противоречивый альянс сил в газете «Завтра». Этот альянс сил в газете «Завтра» и в огромной степени, конечно, благодаря его главному редактору Александру Проханову, который помирал по этой идее, объединил много противоречивых сил, наделал много правильного и неправильного, но в итоге создал некий сплав, который осмеивали на протяжении 1992, 1993, 1994 года. Потом вдруг «бац!» - сначала Жириновский побеждает все эти демократические силы. Потом «бац!» - оказывается, что у Ельцина три процента рейтинга, и ему уже надо писать "Письмо тринадцати". А потом Путин, который, на самом деле, к этому отнеся чуть-чуть по-другому.
Если для Ельцина это было такое тошнотворное лекарство, то Путин был не чужд идеям патриотизма и государственности в своем исполнении. И он взял на вооружение этот оппозиционный субстрат "белого-красного". Он обнимается с Никитой Михалковым, Проханов находится на телевидении, либералы находятся во власти, а все вместе все эти силы каким-то образом объединяются. Идет конвергенция на пути государственного патриотизма. Конечно, когда Путин и команда имиджмейкеров, которая действовала вместе с ним, взяли это все на вооружение, они от многого освободились, они многое отпихнули. И даже сегодня, когда мы говорим об империи, подразумевая под этим наднациональное демократическое государство (как Европейский союз – с конституцией, единой властью, центральным банком), [они говорят:] "Нет, Россия не будет империей, Россия это другое. Мы не возвращаемся к имперскому прошлому, мы не возвращаемся к мобилизации, к мобилизационным моделям, мы хотим, чтоб все было эволюционно!". Мы говорим: "Ради бога, очень хорошо".
Вы хотите, чтобы все было эволюционно и без насилия. А мы что, кровожадные люди? Вот я сейчас хочу всех построить строем и гонять, чтобы они все вместе сидели в Гулаге или рыли Беломорканал. Ну что за смех! Мы живем в 21 веке, никто из нас этого не хочет. Мы просто понимаем некоторые константы исторической ситуации, по-своему. Поэтому каждый раз, когда мы обсуждаем свои отношения с действующей кремлевской формулой, мы говорим: "Мы находимся по определенную сторону от этой формулы".
Если нас спросить: "Западничество и государственность – что это для вас?", мы, во-первых, будем иначе интерпретировать западничество и, во-вторых, мы скажем, что государственность для нас важнее западничества. Потому что сам по себе Запад испытывает глубокий кризис. Надо либо врываться в этот Запад, помогая ему преодолеть этот кризис, либо тонуть вместе с ним. А это дело плохое. Потому что государственность наша должна быть достаточно мощной для того, чтобы мы не были раздавлены Китаем, Европой, Соединенными Штатами и исламом. Четырьмя силами, которые оконтуривают нас с четырех концов. У нас есть другое представление, но до тех пор, пока в формуле "западничество + государственность" (а это основополагающая формула путинской политической системы) есть государственность, мы не будем с этим воевать. Мы начинаем с этим воевать только тогда, когда из формулы исчезает государственность, а западничество приобретает прежний, знакомый нам, извращенный характер. Это мы называем «Перестройка-2». Это уже враг.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии