Конечно, мы против изуверства и истязаний; тело знает меру топлива. Подготовите организм не сеном; мочь можете духом.
Живая Этика
Кая польза есть плоть свою иссушающему, а не кормящему алчнаго?
Слово «О хлебе»
И Пахомий, и Аноним предпослали рассказу о постнической аскезе Варфоломея одинаковые по смыслу и замыслу вступления.
Пахомий: «Блаженный же отрокъ, иже от самыхъ пеленъ Бо-гомь избранный, пребываше въ всем повинуася родителем и тщащеся ни в чем же преслушати ихъ. Внимаше же и божествьное повеление глаголюще: Чти отца своего и матерь, да будеши длъголетенъ на земли» (с. 346-347).
Аноним: «Добрый сей отрокъ достоинъ бысть даровъ духовных, иже от самех пеленъ Бога позна, и Бога възлюби, и Богомъ спасенъ бысть...» (с. 310).
Мы поставили многоточие, не желая цитировать дальше текст, почти слово в слово совпадающий с пахомиевским. Стоит упомянуть, что у Анонима этот текст заканчивает предыдущую главку, а не начинает новую, но смысловое назначение вступления от этого, как убедится читатель, не изменяется. Тут надо принять во внимание и то, что членение текста на главки не отличается монотематической строгостью ни у Анонима, ни у Пахомия.
Оба вступления можно назвать парадоксальными: заявляя со всей силой, со ссылкой на Святое Писание, тему безусловного послушания Варфоломея родителям и восхваляя его за это, агиографы далее ставят в центр рассказа острый конфликт сына с матерью, закончившийся его... категорическим несогласием с нею. Хотя отец в конфликте непосредственно не участвовал, но он был на стороне супруги, о чем Варфоломей говорит в молитве к Богу (с. 302). Мы рассмотрим текст в обеих редакциях, так как в «подаче» образа Варфоломея есть немалые различия между Пахомием и Анонимом, хотя в принципе их взгляды совпадают.
Пахомий: «Он (Варфоломей. – А. К.) приступил ведь к строгому воздержанию, много раз питался только хлебом, ночью же не спал, чему дивилась и сама его мать» (с. 347).
Аноним: «Еще мы расскажем и о другом деле этого блаженного отрока, который, будучи совсем юным, проявил разум старца. По прошествии нескольких лет он начал держать жестокий пост при полном воздержании, в среду и пятницу не ел ничего, в остальные дни питался хлебом и водой; ночью он часто не спал, стоя на молитве. И так вошла в него Благодать Святого Духа» (с. 301).
Конечно, текст Анонима изобразительнее, ярче пахомиевского, но оба согласно пишут о том, что отрок Варфоломей начал строгий пост по своей инициативе, без совета с родителями (об этом не говорится прямо, но такой смысл вскоре будет ясен из слов матери). Первое различие между агиографами в том, что Аноним еще до спора матери с сыном ясно заявляет об одобрении поступка Варфоломея, в то время как Пахомий свое мнение пока не высказывает.
Оба агиографа дали матери полную возможность высказать свои доводы.
Пахомий: «Мать ведь с любовью уговаривала его: «Любимое мое дитя, зачем ты сокрушаешь свое тело? Разве ты не знаешь, что длительное воздержание вызывает болезни, тем более что ты ведь очень молод и тело твое цветет, а для нас от всего этого лишь горе, и потому, желанный мой, не ослушайся своей матери» (с. 347). Столь же мягко, а иногда и теми же словами увещевает сына мать и в Пространной редакции (с. 301). Мать не против пощения вообще, но против чрезмерного, не по возрасту.
Аноним: «Дитя мое! Не сокруши плоть частыми воздержаниями, не возбуди нежданной болезни, ведь ты еще очень молод, и тело твое растет и цветет. Ведь никто в твоем возрасте, такой молодой, как ты, не приступает к столь строгому посту; никто ведь из братьев твоих и из твоих ровесников не прибегает к такому воздержанию, как ты. Ведь некоторые и по семь раз в день едят, начиная с раннего утра и заканчивая глубокой ночью, и пьют без меры. Перестань, сын, продолжать такое лечение, ты еще не в силе, еще не пришло твое время. Все хорошо, но в свое время» (с. 301).
Из слов матери ясно, что Варфоломей – исключение, единственный строгий постник в семье и в местном обществе. Все, кроме Варфоломея, понимают, как вредно для здоровья раннее строгое постничество. Может быть, церковь одобряла подобное пощение, и это было для него опорой? Нет, не одобряла. Сохранились послания митрополита Даниила, из которых ясно, что тогда, в первые десятилетия XVI века, велись жаркие споры о том, как следует поститься христианину. Потому-то, мы полагаем, именно Аноним возбудил вопрос об отношении к посту в семье и в обществе. Но послушаем митрополита: «Добро-пост, но, когда нет иных добродетелей, он не имеет силы... Не должно безрассудно устроять себя в скудости пищи и пития и расслабляться, делаться бесчувственным и немощным для подвигов; но должно по силе телесной умерять воздержание, воздерживаться не от пищи, а от объядения, и не от вина, а от пьянства» [53]. Нетрудно заметить, что точка зрения и аргументы матери по сути совпадают с точкой зрения и аргументами митрополита. Но ведь Благодать Святого Духа снизошла не на нее, а на Варфоломея, а где Благодать – там и истина. Как же образованный, умный Аноним допустил столь грубый промах? В том-то и дело, что это не его промах, а «премудрейшего Епифания»; Епифаний, мол, увлекшись восхвалением своего героя, вошел в противоречие с установками священноначалия. Аноним же делает свое дело – продолжает подрывать авторитет Епифания.
В обеих редакциях отроку дается слово для защиты и разъяснения своего поступка.
Пахомий: «Благоразумный же отрок тот отвечал (матери. – А. К.), говоря тихим голосом: "Зачем ты отговариваешь меня от воздержания, я еще не слышал и не видел матери, желающей своему чаду зла, как ты мне («не бо слышах, ни видих матерь своему чаду злобе ходатаице бывающу, яко ты мне»); или ты не слышала слов Божественного Писания: «Ни пища, ни питье не приблизят нас к Богу"» (с. 347).
Немыслимо, противоречит всему, что ранее написано о матери и Варфоломее, но факт: Пахомий (то есть Епифаний!) устами Варфоломея создает образ злобной матери, настолько враждебно относящейся к нему, что он, мол, такой другой не знает. Пахомий положил, взяв грех на душу, густые тени на образ матери, но еще больше на образ будущего святого Сергия: ведь мать не дала ему ни малейшего основания для столь грубой, несправедливой оценки своей сердечной заботы о его здоровье. Оказалось вдруг, совсем нежданно, что у отрока, осененного Благодатью Святого Духа, дерзкий и гордый нрав. Разве благодать и сам автор бессильны? Видимо, Пахомий тут «забыл», что он пишет о будущем Святом и что Благодать дается лишь достойным Ее. Да и в житийной литературе есть множество примеров, доказывающих, как грубые, нехристианские нравы губят само дело, за которое берется безнравственный человек. В этой связи приведем цитату из «Жития Саввы Освященного», из жития, о котором в ученой среде есть мнение, будто оно оказало сильное влияние на епифаниевское «Житие Сергия»: «Не будет пользы в том, что происходит от дерзости и высокомерия» [54]. Это или другие подобные поучения, вероятно, были известны читателям житий и тем более агиографу. Значит, он расчетливо создавал такой образ Варфоломея, который должен был породить неблагоприятное мнение о нем. Подкрепляя свое намерение соблюдать и впредь строгий пост, Варфоломей ссылается на Божественное Писание. Проверив эту ссылку, мы нашли, что процитировано следующее место из первого послания ап. Павла к коринфянам (8:8): «Пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ничего не теряем». Цитата приведена Пахомием неточно, но не в этом суть. По смыслу цитаты и всего контекста (надо или не надо есть мясо), в котором она «живет», видно, что поучение не подходит для обоснования строгого поста вообще и отрока в особенности. Мы вообще не нашли в Новом Завете никакого оправдания жестокому посту. И потому возникает вопрос: на что же ориентировался отрок, самовольно решившись держать не в меру и не по возрасту строгий пост? Церковь и Новый Завет это не рекомендовали, сам Иисус Христос не проповедовал и не делал, апостолы поступали так же. Выходит, отрок принял свое решение вполне своевольно, по недопониманию самого назначения поста.
Аноним: «Преподобный же отрок отвечал ей, одновременно умоляя ее: «Не вводи меня, мать моя, во искушение, чтобы мне не пришлось невольно ослушаться тебя, но оставь меня в покое. Не вы ли с отцом говорили мне, что «когда ты еще был в пеленках, в колыбели, тогда ты каждую среду и пятницу не принимал молока». И я это слышал, и разве могу я теперь не устремиться к Богу, чтобы Он избавил меня от грехов?» (с. 301).
Конечно, ответ, сочиненный Анонимом, существенно отличается от пахомиевского – и по тональности, и по аргументации. Его Варфоломей не прибегает к священной санкции Нового Завета, возможно, потому, что Аноним знает: там нельзя найти одобрения жестокого поста. Аноним аппелирует к постническим чудесам младенца Варфоломея, который, оказывается, слышал от родителей о своем предопределенном Свыше раннем избранничестве и понимает чудесные младенческие знамения в духе преобразовательной логики. Создание избранничества наполняет его душу гордостью (не смирением, заметим в скобках) и жаждой продолжить свой сверхранний подвиг пощения, о чем он и напоминает матери. И не просто напоминает, но с интересным добавлением, опираясь на которое, Аноним начинает новую линию конфликта. Варфоломей уравнивает в своем сознании пост с избавлением от грехов вообще: этого он ожидает от Бога как ответного дара за строгое пощение («чтобы Он избавил меня от грехов»). Логика отрока наивна: пост не может очистить душу от всех грехов, и такое очищение – дело самого человека, а не Бога.
Доводы сына не убедили мать, и она приводит новые соображения в свою защиту: «И двенадцати лет нет еще тебе, а о грехах говоришь. Какие же у тебя грехи? Мы не видим грехов твоих, но видели знамение благодати, благую участь избрал ты, и не будет отнята она у тебя» (ПЛДР, с. 287). Постятся, чтобы очистить не только тело, но и душу, и Мария поэтому выдвигает духовное возражение по существу. Конкретное и авторитетное: кому же, как ни ей, лучше знать, есть ли у сына грехи или нет? В ответ Варфоломей, поучая ее, переводит спор на богословский, теоретический уровень: «Перестань, мать моя, что ты говоришь? Это ты говоришь, как мать, любящая свое чадо, как мать, радующаяся за своих детей, одержимая естественною любовию. Но послушай Святое Писание: «Никто да не похвалится из людей, никто ведь не чист перед Богом, даже если он живет на свете всего один день; никто не без греха, один только Бог. Разве ты не слышала, что говорит божественный Давид, я думаю, о нашем убожестве: «Вот я в беззаконии зачат, и в грехах родила меня моя мать» (ПЛДР, с. 287). Действительно, отрок не по годам разумен, и Аноним не без умысла похвалил его за это: «...еже въ младе телесе старъ смыслъ показа» (с. 301). Аллюзия, которой заграждается Варфоломей от критики матери, требует терпения для того, чтобы найти ее смысловые библейские истоки. В Новом завете их нет. В Ветхом завете одно соответствие мы разыскали [55], но не нашли и там изречения «Все люди грешны, один Бог без греха». Наверное, Аноним имеет тут в виду идею первородного греха, якобы неизбывно тяготеющего над всеми людьми. Но даже церковь православная не делает из этой идеи непреложного вывода о целесообразности раннего или сверхраннего детского пощения, а придерживается в общем здравомыслящего взгляда на постничество. Отсылка к стиху из псалма Давида (50:7), в котором говорится о греховности самого акта зачатия детей, лишь в глазах наивного человека может служить освящением младенческого или детского поста. Таким образом, поступок отрока, своевольно приступившего к жестокому посту, не находит священной санкции в Библии, не одобряется церковью, обществом и родителями. Однако Варфоломей решительно настаивает на продолжении постнической аскезы, и мать ...послушно подчиняется ему, хотя ясно сознает опасности и вред, которым подвергает себя строптивый отрок (сс. 304 и 347). Заповедь о почитании и послушании родителей нарушается, выявляются серьезные нравственные изъяны в душе Варфоломея, его понимание Библии оказывается поверхностным, но, несмотря на все это, оба агиографа не только не порицают, но и восхваляют его, а Аноним сверх того осеняет благодатью Святого Духа. Как же все это осмыслить?
Оба агиографа сделали далекоидущие выводы и обобщения из рассказов о посте Варфоломея.
Пахомий: «Достойный тот отрок готовился к большим подвигам, и ум его никогда не уклонялся от цели, как это обычно делают дети в играх и веселых, вызывающих смех забавах. Он день и ночь учился заповедям Господним, никогда не пропускал церковных служб, так что все приходили в удивление, видя его, цветущего юностью, в великом воздержании» (с. 347).
Пахомий создал образ отрока-аскета, отрока-монаха по душе, который сам обособился от сверстников, замкнулся и сосредоточился на подготовке себя к «большим подвигам», связанным, как видно, со служением Богу. Образ жизни отрока охарактеризован кратко и выразительно. В окружающей жизни его интересует только все божественное и своя подготовка к служению Богу. Физическим трудом он не занимается, о своих близких вовсе не думает, родителям ни в чем не помогает, и даже общение с братьями отсутствует в его распорядке дня.
Аноним: «Сей предобрый, достойный отрок, еще некоторое время пребывавший в доме своих родителей, рос и преуспевал в страхе Божием: к детям играющим он не подходил, не присоединялся к ним; бездельников и занятых суетными делами не слушал; со сквернословами и насмешниками не водился. Он был занят славословием Бога и тем наслаждался, прилежно посещал церковь Божию, на заутреню, литургию и вечерню ходил и святые книги часто читал. И во всем всегда изнурял он тело свое, иссушая свою плоть, соблюдая безупречную чистоту душевную и телесную, и часто в тайном месте слезно молился Богу» (с. 302).
Аноним в целом представил образ Варфоломея таким, как и Пахомий. И только в последнем предложении он спокойно соединил несоединимое: 1) образ отрока, живого скелета, не согласуется с утверждением о чистоте телесной, а 2) чистота душевная, тем более безупречная, воспринимается как ироничное преувеличение применительно к отроку, высокомерно поучающему мать и нарушающему заповедь о послушании родителей.
К этому следует добавить, что оба агиографа нарисовали образ отрока с засушенным сердцем, чуждого проблесков любви к ближнему, даже к братьям, не знающего дружбы с кем-либо из сверстников (не все же они сквернословы, смехотворцы и чревоугодники). Относительно чистоты телесной заметим еще для современного читателя, что тут не мыслится гигиена тела, а речь идет о незагрязнении плоти пищей и питьем. При таком осмыслении и крайнем воздержании получается нарушение евангельского понимания тела как вместилища души, которое, прежде всего, должно быть здоровым. Меж тем изнурение, иссушение тела, особенно юного, чревато болезнями, как справедливо было сказано матерью Варфоломея. Но что же может больше загрязнить тело, чем зараза, язвы и микробы? Аноним, похоже, намеренно оставил в своем тексте епифаниевскую фразу (она есть в «Похвальном слове») о безупречной чистоте душевной и телесной, чтобы навести слепого на бревна, натолкнуть читателя на грубое противоречие итоговой похвалы с образом жизни и поведением Варфоломея, и таким образом снова разрушить изнутри достоверность и епифаниевского текста «Жития», и епифаниевского образа Варфоломея.
Варфоломей, конечно, исключительный отрок, и тут мы согласны с агиографами. Но зачем они наделяют его грубым нравом, гордыней? Ведь вследствие сочетания постнических «подвигов» с подобными нравственными изъянами души получается не епифаниевский положительный образ, а образ отрицательный, несовместимый с благодатной святостью. И тут мы решительно не согласны с Пахомием и Анонимом.
Не все осудят двенадцатилетнего отрока за увлечение строгим постом как главным средством духовного самосовершенствования и спасения души. Разумеется, он не проявил благодатного чутья и дал себя увлечь на ложный путь, и это, понятно, не украшает его, но все же может быть понято и оправдано как ошибка неопытного сердца. Однако одобрение этого непростительно «премудрейшему» Епифанию. На такое восприятие и нацелено, прежде всего, хитроумие агиографов. Да, у Варфоломея есть неудержимое устремление к Высшему, есть ценные душевные качества. Но он не может распознать среди них главное, хотя оно тут же называется Анонимом. Это «чистота душевная и телесная» (с. 302), то есть очищение души и тела от скверны с целью достижения гармонии между духом и плотью. Но это главное называется между прочим, как второстепенное, а второстепенное (пост) ставится в центр рассказа и «подается» как главное и даже как завещанное Свыше. Ведь не случайно отрок напоминает матери о постническом младенческом чуде, которое отнюдь не было самым значительным из младенческих чудес, и потому не его прообразовательный смысл разгадывали священник и Ангел. Однако Аноним, как видно, думает иначе. И это снова наводит на мысль, что он, а не Епифаний сочинил постнические младенческие чудеса как предопределение всего пути духовного совершенствования Сергия Радонежского. Вспомним, как был описан в Пространной редакции отказ младенца сосать материнскую грудь по средам и пятницам: «Тогда вси видящи, и познаша, и разумеша, ...яко благодать Божиа бе на нем. Еже проявляше будущаго въздръжаниа образ, яко некогда въ грядущая времена и лета въ постьномъ житии просиати ему; еже и бысть» (с. 293). Предусмотрительным агиографом был Аноним, загодя готовил он постническую аскезу отрока, а затем, как мы покажем, и взрослого Сергия Радонежского, силясь представить ее главным подвигом его жизни.
Сопоставим строго монашеский образ жизни Варфоломея с реальной жизнью его семьи и зададимся вопросом: сколь продолжительным было время жизни Варфоломея в дому родителей своих? Жизнь в Ростовском княжестве, закончилась в 1328 – 1330 гг., когда Варфоломею было 14-16 лет. Если учесть, что сознательная постническая аскеза началась, когда ему еще не было 12 лет, то можно сказать, что она длилась примерно четыре года. Прервалась ли изматывающая аскеза после переезда его семьи в Радонеж? Нет. Тогда откуда же взялась у взрослого Варфоломея сила работать «за двоих» и крепчайшее здоровье, позволившее ему достойно пройти тяжелейшую, полную многообразных трудностей жизнь. Если он, как уверяет Аноним, постоянно был занят славословием Бога, когда научился он делать все: от ремонта одежды и огородных работ до постройки деревянной церкви? Все это приобретается только собственным тяжким трудом. Драгоценное упоминание агиографа о том, что отец послал отрока в поле за жеребятами, послал одного, ясно свидетельствует о раннем приобщении Варфоломея к крестьянской работе и об отсутствии у обедневшего боярина подневольной рабочей силы.
Надуманность аскетического образа жизни Варфоломея в юном возрасте станет для нас яснее, когда мы вспомним о бедственном положении семьи в это время. По разным причинам, о которых мы позднее расскажем, семья боярина Кирилла буквально обнищала, так что дети и родители вынуждены были заниматься разнообразным физическим трудом. Разве можно представить себе юного Варфоломея тщеславным аскетом, занятым лишь собой и не помогающим семье в житейских заботах и делах? Крайне аскетическое поведение, как видно по «Житию» в целом, было несвойственно Сергию Радонежскому. Тем более нет оснований наделять этой сомнительной добродетелью отрока Варфоломея. Если бы он в самом деле иссушал свою плоть, то это в итоге привело бы к неполноценному физическому развитию, что могло бы сорвать его предопределенную Свыше земную миссию.
По спору с матерью мы понимаем, что родители ясно видели реальные опасности, подстерегающие юношу на пути аскезы «выше естества», и что они обладали властью запретить это. Но мы уверены, что до запрета дело не дошло: Варфоломей был от рождения наделен умной головой и мудрым сердцем, характером твердым, но не упрямо-строптивым, не «бараньим», и потому сам мог почувствовать и понять, что семье и ему нужно его здоровье и его труд. Мы полагаем также, что вряд ли кто из тогдашних читателей мог поверить в повиновение родителей воле двенадцатилетнего отрока.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии