Молитва есть осознание вечности... Не нужно заклинаний, не нужно пыли смирения, не нужно угроз, ибо уносим себя в дальние миры, в хранилища возможностей и знаний.
Живая Этика
Молитва отрока по сути своей и по жанру должна быть предельно искренней. Неслучайно ведь в русском языке живет поговорка «говорить, как перед Богом», то есть совершенно правдиво. К тому же анонимный агиограф намеренно усиливает этот мотив. Молитву, о которой пойдет речь, Варфоломей часто произносил втайне и со слезами. Молитва интересует нас как самораскрытие души юного Варфоломея – в интерпретации составителя Пространной редакции. В редакции Пахомия молитвы нет. Кто же сочинил молитву – Епифаний или Аноним? Молитва длинная, затрагивает несколько важных качеств сознания Варфоломея. Молитва четко скомпонована: 1) первая ее часть – осознание Варфоломеем своего избранничества Богом и просьбы к Нему; 2) сетование на родителей; 3) отчет Богу о том, чему отрок научился, начиная с младенчества и по сю пору; 4) перечисление мечтаний юноши.
Варфоломей знает от родителей, «яко и преже рожениа моего Твоя благодать и Твое избрание и знамение бысть на мне, убозем...» (с. 302). Правда, юноша не вполне уверен в этом («Аще тако есть...» – с. 302), не видит благих последствий своего избранничества, и потому обращается к Богу с настойчивыми просьбами: «...воля Твоа да будет, Господи! Буди, Господи, милость Твоа на мне! Но дай же ми, Господи!» (с. 302). В контексте «Жития» такие просьбы выглядят совершенно неоправданными. Ведь Варфоломей, будучи отроком, получил редкий Божий дар – превосходное разумение всякой грамоте. Читатель ожидает, что юноша поблагодарит Бога за этот дар, но ожидания не оправдываются. И агиограф, и Варфоломей словно забыли о встрече с Ангелом, и Варфоломей настоятельно просит, а, вернее сказать, требует от Господа проявления Его милости. Забыл ли юноша о великом даре (милости) Бога, посчитал ли эту милость недостаточной – любая мотивировка не снимает с него упрека в неблагодарности... Тут-то и возникает первое сомнение в том, что текст молитвы написан Епифанием. Дальше – больше, сомнение крепнет, когда мы читаем экзальтированные уверения отрока в верности Ему: «Измлада всем сердцемъ и всею душею моею, яко от утробы матере моеа къ Тебе привръженъ есмь, из ложеснъ, от съсцу матере моеа – Бог мой еси Ты» (с. 302). Такая вот, явно недетская, лексика! И такая неуместная экспрессия! Разве кто сомневается в единобожии отрока? Далее Варфоломей обращается к Богу с совершенно несправедливой жалобой на своих родителей: «...и ныне не остави мене, Господи, яко отець мой и мати моа оставляют мя. Ты же, Господи, прими мя, и присвой мя к Себе, и причти мя къ избранному Ти стаду: яко Тебе оставленъ есмь нищий» (с. 301) Оставленный родителями нищий – это и есть фальшивая «пыль смирения», затемняющая, искажающая и образы родителей, и образ Варфоломея. Совершенно исключено, чтобы Епифаний мог вложить такие слова и оценки в уста юноши, будущего Святого, высочайше почитаемого Епифанием. Тут во всей неприглядности выявилась злонамеренность Анонима: по его воле Варфоломей унизил себя сам, приоткрыв потаенные уголки своей души. Конечно, Аноним тут же, прикрывая свою критику, принимается лицемерно хвалить Варфоломея за то, что он очистил свою душу «от всякыя нечистоты и от всякыя скверны плотскиа и душевныа» (с. 303), и за то, что он полон самых лучших намерений: «Сердце мое да възвыситься к Тебе, Господи, и вся сладкая мира сего да не усладят мене, и вся краснаа житейская да не прикоснутся мне. Но да прилпе душа моа въслед Тебе, мене же прииметь десница Твоя. И ничто же да не усладит ми мирьскых красот на слабость, и не буди ми нимала же порадоватися радостию мира сего. Но исплъни мя, Господи, радости духовныа, радости неизреченныа, сладости божественыа, и духъ Твой благый наставит мя на землю праву» (с. 303). Все эти аскетические мечтания и заклинания не согласуются с епифаниевским образом Сергия, чуждого абсолютизации аскезы; напротив, Епифаний в «Похвальном слове» особо отмечает постоянный радостный настрой души Сергия и находит для этого выразительное слово «радостотворец». Конечно, радость не веселие в обычном понимании, но и не унылость аскета, радость нужна всем людям, как и правда. Сергий умел радоваться и красоте природы, и красоте жизни так, что каждый «смотревший на лицо его, радовался» (с. 277). Разумеется, Сергий при этом отвергал радости злые, порочные, вредоносные: ему было присуще чувство меры, гармонии. Но об этом молчит Аноним – и тем снова искажается епифаниевский образ Преподобного. И, наконец, нельзя не обратить внимания на то, что юноша осознает свое избранничество лишь как исключительное право на получение милостей (без ограничения) от Бога – при полном забвении своих обязанностей, своего долга перед людьми, и даже перед родителями, о которых он не сказал ни одного доброго слова. Все, что просит, все, чего желает молящийся, предназначено лишь для него самого. В молитве нет и проблеска мысли об Общем Благе, нет и намека на любовь к ближнему. Все только «Господи! Дай мне, дай». Невольно вспоминаются слова Христа: «Что вы зовете Меня: Господи! Господи! – и не делаете того, что Я говорю» [56].
В эгоистическом самосознании молящегося слышны отголоски яростных споров стяжателей (иосифлян) и нестяжателей (заволжских старцев), шумевших на Руси как раз в то время, когда создавалась Пространная редакция «Жития Сергия». Молитва ярко показывает, что начало церковно-монастырского стяжания – в таком сознании монашествующих, которое ориентировано на вознаграждение Свыше не за общеполезный труд, а за славословия Бога. Эгоистичное отношение к Богу можно назвать духовным паразитизмом, который неизбежно ведет к соответствующему образу жизни и деградации человека. «Главное различие между истинной верой и ложной то, что при ложной вере человек хочет, чтобы за его жертвы и молитвы Бог угождал человеку. При истинной же вере человек хочет одного: научиться угождать Богу» [57]. И ложная вера приписывается будущему святому Сергию! Молитва прочувствованно передает умонастроение Анонима, сторонника стяжательной политики церкви, но не Варфоломея, искренне устремленного к Богу. Об инкрустации молитвы в текст Епифания убедительно говорит также ее искусственное место в сюжете. После окончания молитвы получают слово «старци и прочий «люди», которые «...видевши таковое пребывание уноши, дивляхуся, глаголющи: «Что убо будет уноша съй, иже селику дару добродетели сподобилъ его Богь от детства?» (с. 303). «Старци и прочий люди» подытоживают «пребывание уноши», то есть его повседневную жизнь, но агиограф поместил их рассуждение сразу же после молитвы, и потому получилось так, будто они говорят о молитве. Но агиограф «забыл», что о молитве они ничего не могли знать, так как юноша произносил ее не вслух и не при людях, а «...на месте тайне, наедине» (с. 302). Просчет Анонима? Или, может, наведение слепых на бревна? Если мы изымем молитву и несколько слов, вводящих ее в текст, то не обнаружим ни малейшей нестыковки: «И въ всем всегда труждааше тело свое, и искушаа плоть свою, и чистоту душевную и телесную без скверны съблюдаше... (тут вставлена молитва). Старци же и прочий люди, видевши таковое пребывание (жизнь, а не молитву. – А. К.) уноши, дивляхуся...» Без молитвы-вставки повествование ведется стройно, логически и грамматически последовательно.
Молитва – окно во внутренний мир человека, но ученые – позитивисты не желают заглянуть в это окно: душа человека их не интересует, да и само ее существование они ставят под сомнение. В этом мы видим причину того, что, изучая «Житие Сергия», они, однако, не замечают полной несовместимости молитвы Варфоломея с образом Св. Сергия, а потому с легким сердцем считают молитву епифаниевским творением.
Молитва подводит итог первым двум семилетиям душевного развития Вафоломея. Если б он в самом деле был таким, как показано в молитве – неблагодарным, несправедливым, самонадеянным, эгоистичным, гордым своей близостью к Богу – не было бы Сергия Радонежского, жизнь которого немыслима без служения Общему Благу – народу, Родине, человечеству. В юноше Варфоломее, несомненно, было то главное, что во взрослом Сергии: в мир пришел не эгоистичный потребитель духовных и прочих благ, а их творец для ближнего и для себя.
Конечно, тот образ души Варфоломея, который показан в молитве, есть создание не Епифания, а Анонима, прикровенная цель которого (теперь это стало очевидным) состоит в постепенном разрушении епифаниевского образа святого Сергия. Молитва дает неоспоримое основание именно так определить замысел анонимного агиографа.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии