Верность между друзьями, сотрудниками есть залог преданности Иерархии. Ядро из двух-трех сотрудников может явить самую мощную опору великим делам.
Живая Этика
Суммируем аргументы, которые мы приняли во внимание, перемещая рассказ о приходе архимандрита Симона к Сергию туда, где он, на наш взгляд, был в протографе.
Без перестановки на свое истинное место в «Житии» рассказа и описанных в нем событий невозможно понять:
1) почему монахи, предъявившие Сергию ультиматум (или ты будешь игуменом – или мы покинем монастырь), остались в монастыре, ведь Сергий не выполнял их требование девять лет, и, если верить «Житию», девять лет в обители не проводились литургии;
2) как могли размещаться во время богослужений в церквице на двоих тринадцать насельников обители;
3) как мог епископ Афанасий утвердить игуменом обители Сергия, по вине которого не проводились обязательные для богослужебного цикла литургии и вследствие этого не совершалось едва ли не важнейшее из христианских священнодействий – таинство причащения;
4) как монахи и Сергий целых девять лет только и делали в обители, что спорили об игуменстве и священстве Сергия;
5) почему Бог, услышав молитву Сергия и мольбы монахов, не смог ничего сделать для их своевременного исполнения; ведь от этого пострадала вера в Него.
Но если принять перекомпоновку рассказа о приходе Симона к Сергию, то получается двойное доброе дело: вера в Бога укрепляется и возрастает авторитет Сергия, которому не надо отказываться от своих убеждений, чтобы сохранить монашескую общину.
В Свято-Троицком монастыре сложилась идеальная, всех монахов устраивающая ситуация. Как в древнеиноческих монастырях, авва, глава монастыря (им был Сергий) руководил всем в монастыре, кроме священнических дел и обязанностей, которые исполнял «славный» архимандрит Симон. На деньги, которые он принес, была построена новая, просторная церковь, и, наверное, была построена в течение одного года, так как в ней была острая нужда. Теперь стало возможно принимать новых насельников; более того, Симон мог постригать в монахи. «Житие» сообщает, что желающих поселиться в Свято-Троицком монастыре было много, что они приходили по двое – по трое (видно, заранее договаривались между собой), вследствие этого снова встал вопрос об ограничении приема новых насельников. Решено было остановиться на количестве 12 монахов (кроме Сергия), т. е. на количестве, освященном самим Христом. Как шла жизнь в 12-ти членной общине, мы расскажем в одной из последующих главок, а сейчас вернемся к рассказу о приходе архимандрита Симона. Что же говорится о нем в «Житии»?
Симон был «архимандрит старейший, славный, знаменитый» и, значит, почтенного возраста. Неизвестны причины, побудившие его оставить архимандритию в Смоленске, круто изменить образ жизни и с посохом в руках отправиться странствовать по Руси. Намеков на конфликт с властями не встречается, и мы вправе предположить, что на старости лет он решил посмотреть, как кому живется на Руси. Почему он решил поселиться в Сергиевой обители? Этого необычного, самоотверженного, выдающегося человека привлекла, конечно, особенная монашеская жизнь молодого инока Сергия, возродившего древнеиноческую традицию подвижнического Служения Богу и ближнему. До ушей Симона, наверное, дошла и молитва о маленькой церквице, построенной на двоих, но «обслуживающей» теперь духовные потребности нескольких монахов. Вот почему Симон, как сказано в Первой пахомиевской редакции, принес деньги на «построение большей церкви» («яко да болшу тоа церковъ въздвигнет» – с. 352). В этом мы видим ясное свидетельство того, что архимандрит Симон пришел с заранее обдуманной целью помочь Сергию разрешить одно из серьезных затруднений. Примечательно, что лукавый Аноним умолчал о конкретном целевом назначении денег Симона: «Еще же имение принесъ съ собою и предасть то игумену на строение монастыря» (с. 328). Агиограф Некто отредактировал Пахомия не случайно: читатель из фразы Пахомия о целевом, заранее обдуманном предназначении денег Симона мог сделать вывод о недостоверности житийного рассказа. Ведь выходило так: на церквицу в монастыре, где подвижнической жизнью живет молодой, но знаменитый инок (молва о нем дошла аж до Смоленска!), нет денег у Русской церкви (или она их не хочет дать Сергию). И это все видится как несправедливость и неприятная странность: не забудем, что, согласно Анониму, Свято-Троицкий монастырь был уже под церковной крышей, когда к Сергию пришел архимандрит Симон. Таково наше предположение о причине изменения Анонимом пахомиевского текста, который, судя по содержанию, был тут текстом епифаниевским.
Поскольку построение новой церкви в монастыре – значительное событие, то можно сказать с уверенностью, что оно было замечено и должным образом оценено церковными властями. Приход Симона на Маковец вряд ли мог понравиться церковным властям. В Свято-Троицком монастыре сложилась странная, совершенно не уставная ситуация. Под началом молодого, не имеющего никакого сана, но уже широко известного настоятеля оказался старейший, знаменитый архимандрит. Тем самым Сергиев путь в монашестве и его неразрешенное игуменство получали высокоавторитетную санкцию, неофициальный характер которой лишь подчеркивал ее притягательную духовную силу и духовную ценность. Так мощно старейший архимандрит поддержал реформаторские устремления Сергия. «Житие» сохранило малозаметные следы неприязненного отношения властей (180 лет спустя!) к архимандриту Симону и его мужественному, истинно христианскому поступку. Приглядимся, как под покровом лести умаляет анонимный агиограф образ Симона и при этом еще наводит легкую тень на образ Сергия: «Ведь этот удивительный человек Симон был архимандритом старейшим, славным, знаменитым, и подчеркнем, добродетельным, жил он в городе Смоленске. И там услышав о жизни преподобного отца нашего Сергия, загорелся душой и сердцем: оставил архимандритию, оставил честь и славу, оставил славный город Смоленск, и вместе с ним оставил отечество и друзей, родных, близких, и всех знакомых и родственников; и принял он смиренный образ и по своей воле решил странствовать. И оттуда, из такой далекой земли, из Смоленска, отправился он в... Радонеж» (с. 328, перевод наш. – А. К.). Агиограф так подбирает и распологает сведения о Симоне, что они должны возбудить у читателя (и монаха, и мирянина) удивление и недоумение странным поступком Симона. Чем он заменил высокое духовное и многим полезное дело? Отечество, родных, и близких? Разве все это меньшая ценность, чем странничество? Разве странничество есть Служение Богу и ближнему? Разве оно добродетель? Читаем дальше: «Пришел он в монастырь к преподобному отцу нашему игумену Сергию и с глубоким смирением просил, чтобы Сергий позволил ему жить под своей крепкой властью в повиновении и послушании. Еще и пожертвование принес с собой и передал его игумену на устроение монастыря. Преподобный же Сергий принял его с радостью» (с. 328). Но почему он так его принял? Ведь архимандрит, в отличие от Сергия, оставил отечество и своих близких и ушел странствовать, а не какое-либо важное духовное дело делать. Тут мы заметим, что текст «Жития» дает весомое основание определить общую цель действий Симона более возвышенно. Во-первых, сказано ведь, что он «загорелся душой и сердцем», услышав о жизни Сергия; значит, в ней было нечто столь высокое и духовное, что было способно вдохновить архимандрита Симона принять труднейшеее, ответственнейшее решение. И уж если о подвиге Сергия было известно в Смоленске, то о нем, без сомнения, было известно и церковным властям в Москве. Во-вторых, в «Житии» определенно утверждается, что Симон отправился прямо в Радонеж, о чем, строго говоря, нельзя сказать, будто он «въсприемлет смирениа образъ и произволяетъ странничьствовати» (с. 328, выделено мною. – Л. К.). Этими словами притеняются истинные цели решения Симона – самому жить подвижником под началом Сергия и тем оказать ему мощную моральную поддержку, и, кроме того, солидную финансовую помощь великому реформаторскому начинанию Сергия. Симон, понятно, был принят с радостью. Читатель ищет причину этого, и не видит в тексте ничего, кроме солидного пожертвования, принесенного Симоном с собой. Фразу об этом «имении» (пожертвовании) агиограф расчетливо поместил перед согласием Сергия принять Симона в Обитель. Читатель не находит верного ответа потому, что рассказ о Симоне помещен в «Житии» не там, где ему положено быть, а в другом, темном месте, и потому рассказ этот не освещает поступок Симона с действительной, существенной стороны. В композиции «Жития» у Анонима рассказ получает смысл, неблагоприятный для Симона и для Сергия. Поэтому агиограф чуть далее и написал льстиво, что Симон был «всеми добродетелями исполнен»; всеми – точное, лукавое словечко, которое заставляет вспомнить поговорку «лучше недохвалить, чем перехвалить». Вот что может словесное умение – жаль только, примененное не с благой целью.
Когда анонимный агиограф хочет кого-то действительно представить лишь с положительной стороны, он вводит в повествование благоволение, одобрение или внушение Бога. Напомним, к примеру, как бог внушил «богобоязненным монахам» мысль прийти к Сергию в пустыньку, чтобы облегчить его многотерпеливую жмзнь. «Старейший архимандрит Симон», однако, не удостаивается от агиографа такой чести, как никому не ведомые монахи, не получает Высочайшей санкции на свое поселение в Сергиевой обители. И, наконец, еще одно попутное замечание о словесном искусстве анонимного агиографа. Мы знаем отношение агиографа к сакральным числам и легко поймем, почему он, найдя в Сергиевой общине двенадцать монахов, придал числу 12 смысл Божественного охранителя стабильности общины. И вдруг случайно обнаруживается сила, которая легко уничтожает эту защиту: «...пришел к ним Симон и сокрушил число двенадцать» (с. 334). Обратим внимание и на подбор глагола («разрушить» – сокрушить), и на то, что сокрушена именно стабильность общины. Слово «разрушити» еще одним точным штрихом дополняет неблагоприятный фон портрета обладателя «всех» добродетелей.
Ранее мы показали, что, вопреки мнению Анонима, только с приходом архимандрита Симона в Свято-Троицкий монастырь и возникла возможность создать 12-членную, апостольскую общину. И Сергий, и Симон, и все монахи стремились удержать общину именно в таком количественном составе: «Сь же число – двое на десятное обретшееся в них, сице живяху тогда и по два лета, и по три, ни же боле сего умножася, ни же менше сего умаляхуся. И аще ли когда единъ от них или умрет, или изыдет от обители, то пакы другой на его место брать прибудет, да не число истощимо обрящется» (с. 328). Конечно, сердца монахов согревало и дух их бодрило и возвышало подобие их общины апостольской общине; и это само по себе объясняет их устремление сохранять 12-членный состав общины. Однако, Сергий, возможно, смотрел на такое количество не только со стороны сакрально-символической, но и организационно-практической. «Систематически спаянная группа из 12 человек, может, поистине даже владеть мировыми явлениями... Расширение группы может ослабить ее, нарушая динамику построения» [95]. Создать такую спаянную группу людей очень трудно, и еще труднее сохранить ее в течение длительного времени. Агиограф не сторонник стабильного состава монастырской общины из 12 чел. Он не качеству коллектива радуется, а количеству, многочисленности насельников монастыря. Агиограф позволил себе слегка поиронизировать по поводу числа 12: «Но единаче въ едином числе двои на десятнем бяху пребывающе, яко некоторым от сего глаголати: «Что убо будет сь? Или повсегда двема на десяте мнихом быти въ месте сем, по числу 12 апостолъ, яко же писано: «Призва Господь ученикы Своа, и избра от них 12, яже и апостолы нарече» (Лк., 6:13); или по числу двою на десете колен Израилевъ; или будет по числу 12 источникъ водъ, или по числу избранных камений драгых 12 (Быт., 49:28), бывших на ризах архиерейскых (Иск., 15:7, 24:4) по чину Аароню» (с. 328). Смысл иронии: чему же подражали Сергий и монахи? Возвышали ли себя до апостолов, Сергия до Христа? Или, может, сравнивали себя с драгоценными камнями на ризе святителя? Ирония явственно ощущается сегодня, и тем более ощущалась, на наш взгляд, в тотально религиозом обществе. Этим ощущением мы объясняем, например, такой факт: «Житие Сергия», составленное арх. Никоном, чутким к другим библейским приуподоблениям, обходит полным молчанием все приведенные приуподобления, видимо, опасаясь согласием с агиографом-анонимом бросить тень на святого Сергия. Тем более, что агиограф далее одобряет разрушение 12-тичленной общины с чувством сдержанного удовлетворения: «...и оттоле (после прихода Симона. – А. К.) братиа множахуся от того дни боле, и уже числяхуся множайшим числом паче, нежели двою на десятным» (с. 328), то есть Свято-Троицкий монастырь стал походить на другие русские монастыри... Это и одобряет Некто.
Построение вместительной церкви и наличие своего священника в Свято-Троицком монастыре стало привлекать сюда все больше людей, ищущих спасения своей души. Это обстоятельство, а также стремление сохранить единство монашеской общины и побудило, мы думаем, Сергия и архимандрита Симона пополнить правила приема в монастырь и распорядка жизни монахов. Сергий не разрешал сразу постригать новичка, но «вначале повелевал одеть на него долгополую, из черного сукна свитку, и в ней довольно долго ходить, пока все устройство монастырской жизни не станет для него привычным. Только после освоения всех служб он получал монашескую одежду, и постриг, и мантию, и клобук» (с. 330). В древнеиноческих уставах такой прием в монахи был нормой, но в особножитных монастырях послемонгольской Руси дисциплина ослабла, хозяйственные, трудовые службы стали необязательны, и, наверное, поэтому агиограф посчитал необходимым подчеркнуть Сергиев порядок приема в монахи как новшество, как устрожение иноческого пути.
И для себя Сергий постановил теперь за правило ежедневно проверять поведение насельников монастыря в самое ответственное время – после повечерия, «в темные и долгие ночи». Он ходил от кельи к келье и наблюдал жизнь своих подопечных. Среди них не было полного единодушия. Сергий радовался, когда видел (слышал) молящихся или «читающих святые книги» (с. 331). Или занятых ремеслом. Когда же он видел «двух-трех беседующих или смеющихся, то... стучал в дверь или оконце и уходил... Утром он приглашал их к себе» (с. 331) на беседу, которую «вел с тихостью и кротостью, с намерением узнать их прилежание и устремленность к Богу» (с. 331). Он ограничивался беседою, если видел смирение провинившегося. Но если видел непокорность, нежелание признать свой грех, то прибегал к епитимье, т. е. к разным видам наказаний.
Соблюдение принципа справедливости в отношении к насельникам – соразмерности поступка и наказания, а точнее сказать, соразмерности мере наказания мотивов проступка и общего состояния души провинившегося – эта тщательная забота о справедливом отношении ко всем насельникам давала хорошие результаты. Заблудшие возвращались на истинный путь; агиограф не сообщает ни об одном случае изгнания или добровольного ухода из монастыря в этот период.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии