Во многих веках Учителя выполняли трудные задания. Каждый из них имел свою частную жизнь со всеми местными обычаями. Внутренняя сущность нередко восставала против нелепых пережитков, но для выполнения задания нужно было применить высшую меру соизмеримости.
Живая Этика
В главке «Быть или не быть игуменом?» мы показали, что не было девятилетней дискуссии об игуменстве Сергия и не было его капитуляции перед монахами. Но факт официального утверждения Сергия игуменом Свято-Троицкого монастыря, а, значит, и перехода монахов под юрисдикцию Русской церкви, конечно, был, и в этом никто не сомневался и не сомневается. Следовательно, возникает вопрос, каким образом и по чьей инициативе состоялось это важное событие. Пахомий, и Некто, и многие их последователи и многие ученые, исследовавшие жизнь Сергия, утверждают, что преп. Сергий под устрашающим давлением монахов принял их предложение пойти в Переяславль к епископу Афанасию, чтобы просить его дать им полноправного игумена. Частичная реконструкция епифаниевской композиции «Жития», проведенная нами, позволяет иначе взглянуть на историю официального посвящения Сергия в игумены.
Чтобы отчетливее представить себе ход событий, необходимо вжиться в тогдашнюю ситуацию монастырского строительства и особенно в жизнь монахов Свято-Троицкого монастыря.
С 1346–1347 года на Маковецком холме стояла новая деревянная церковь Святой Троицы – преемница церквицы, построенной в 1342 году руками Сергия и Стефана. Вокруг нее разместились домики-кельи, рядом с ними начиналась отвоеванная у леса земля-кормилица, скромные «владения» монахов, их поле и огород. Вся территория Обители была обнесена тыном с охраняемыми воротами. Обитель жила по Сергиеву уставу, который существенно отличался от тогдашних монастырских правил и даже от устава Киево-Печерской киновии: стяжание, т. е. получение доходов от чужого труда и даже попрошайничество, было запрещено; личный физический труд монаха почитался здесь наравне с молитвой. Слава, притягательная сила Свято-Троицкого монастыря, живущего особой жизнью, не как все, с годами так возросла, что это стало тревожить церковные власти: знаменитый монастырь, в который идут учиться из Смоленска, продолжал оставаться вне церковной ограды. Им управляли два монаха безупречной репутации – Сергий Радонежский и Симон Смоленский. Окрестные жители почитали Сергия как «святого мужа». Все трудности и проблемы, возникавшие в жизни монастыря, успешно разрешались при постоянной помощи Свыше. Монахи не уходили из Обители, на что, возможно, надеялся кое-кто из церковных начальствующих. Безмолвный вопрос – доколе же будет длиться параллельное, независимое существование двух различных монашеских устроений? – становился все неотложнее. Ни Сергий, ни Симон не проявляли стремления к включению монастыря в систему церкви. И вот наступил момент, когда власти от тактики пассивного ожидания (авось, жизнь как-нибудь сама разрешит болезненный вопрос) перешли к тактике активных действий.
На Руси происходили большие перемены. Умерли от чумы (Божья кара) в 1353 г. митрополит Феогност и великий князь Симеон. Наместник Феогноста, епископ Алексий, собирался ехать в Константинополь, чтобы, пройдя необходимые церковные инстанции, стать митрополитом всея Руси. В это время, на наш взгляд, церковные власти и решили присоединить монастырь Сергия Радонежского к церкви. Тактически было целесообразно осуществить это намерение тогда, когда Алексий будет в Константинополе: в случае неудачи, т. е. отказа «крепкого душой, твердого верой, смиренного умом, не поддающегося лести и не боящегося угроз» (с. 324) Сергия принять предложение церковной власти, можно было вернуться к вопросу снова, после возвращения Алексия в Москву в сане митрополита всея Руси. В намерения властей вряд ли могли входить какие-либо силовые действия (санкции) против Свято-Троицкого монастыря или Сергия; да и что власть могла сделать? Отлучить примерных христиан Сергия и Симона от церкви и дать «своего» игумена вместо них? Но за что, на каком основании? Церковь упустила время! Сергий стал настолько славным и широко известным подвижником, что столкновение с ним было явно нежелательным для властей. Поэтому они, на наш взгляд, были готовы пойти на компромисс. Но каким он может быть? Это заранее определить было невозможно. Это могло проясниться только во время беседы с Сергием, беседы с глазу на глаз: огласка ее возможного неблагоприятного исхода была нежелательной.
Есть четыре подтверждения именно такого развития событий. Монахи будто бы выдвинули идею беседы с епископом, и двое из них будто бы пошли в Переяславль вместе с Сергием, однако нет никаких следов ни их участия в беседе, ни даже их присутствия на ней. Во время беседы Сергий вел себя так, что ни по чему нельзя судить о его капитуляции, о его предварительном обещании монахам «не говорить против их воли». Епископ, получив, в конце концов, согласие Сергия на игуменство, проявил такую заинтересованность в деле, что в два дня лично провел Сергия через все низшие ступени, необходимые для получения сана игумена. И, наконец, епископ не потребовал от Сергия никаких изменений в его образе жизни и в уставе общины. Все в Свято-Троицком монастыре осталось по-старому.
Беседа между епископом и иноком Сергием представляет немалый интерес для исследователя. Еще до ее начала агиограф сообщает, что епископ Афанасий Волынский временно исполняет обязанности митрополита всея Руси Алексия, находящегося в Царьграде. Этим отмечается самый высокий уровень приема Сергия, уважение к нему. Одновременно определяется время беседы: «По сбивчивым летописным указаниям, Алексий ездил в Константинополь дважды, в 1353–1354 и 1355–1356 годах» (с. 102). Б. М. Клосс пришел к выводу, что беседа проходила в 1354 г. (с. 103). Со всей определенностью этого сказать нельзя, но все же есть доводы за то, чтобы отдать предпочтение именно 1354 году.
Сравнивая описание беседы Сергия с епископом в Первой пахомиевской и Пространной редакциях «Жития Сергия» (ее мы сейчас рассматриваем), можно заметить странную особенность композиции беседы. В Пространной редакции она дважды начинается и дважды заканчивается, что ясно говорит о компиляции разных источников, использованных автором. Первое описание кратко, и его можно привести полностью: «К нему же (Афанасию. – А. К.) прииде преподобный отець нашь Сергий, поим с собою два старца, и вшед сътвори поклонение пред епископомь. Епискоггь же Афанасий, видевъ и, благослови его, въпроси имени его. Он же Сергий именем себе поведа. Афанасий же слышавъ, радъ бысть, о Христе целование дасть ему, преже бо бяше слышалъ яже о немъ, начятькы доброго подвизания его, и церкви възгражения, и монастырю основаниа, и вся благородные детели, яже къ братии любы с прилежаниемъ, и многыа добрыя детели. И побеседова с ним духовно; и егда скончаста беседу, и абие сътвори поклонение пред епископом» (с. 324). Беседа (диалог) не освещена подробно и даже не пересказана; она лишь кратко охарактеризована. К епископу на прием пришли трое, но вошел к нему в кабинет только Сергий (его одного приветствовал епископ по христианскому обычаю). Как это понять? Самое простое и верное толкование, на наш взгляд, таково: епископ пожелал беседовать с глазу на глаз, без свидетелей. Значит, ожидалось, что беседа будет конфиденциальной. Именно такой она и была, ибо в протокольном (по стилю) сообщении ничего не сказано о содержании беседы. Вполне возможно, что в действительности Афанасий и Сергий беседовали дважды и что в протографе были рассказы о двух беседах. Но так как первая беседа, судя по «Житию», носила зондирующий характер, то редактор (составитель) посчитал возможным соединить обе беседы, однако сделал это не очень тщательно, и остался заметный шов от совмещения бесед: «И побеседова с ним духовно, и егда скончаста беседу, и абие сътвори поклонение пред епископом». Ясно, что беседа закончена. Однако далее она продолжается, без какого-либо обозначения перерыва: «Блаженыи отець нашь Сергий начат молити святителя, прося игумена, и т. д. (сс.324-325)».
Еще одно наблюдение о первой беседе может представить известный интерес. Собеседники раньше лично не были знакомы. Однако епископ, судя по его речи, знал о Сергии довольно много: и о его первых подвигах, и о построении церкви, и об основании монастыря, и о любви Сергия к братии и о многих других добрых его делах. Откуда мог все это знать епископ? Разумеется, от митрополичьих помощников, которые, по своим каналам получали сведения о Сергии. Отсюда следует, что не прав Б. М. Клосс, утверждающий, что «Сергий не мог быть известен ни митрополиту Алексею, ни тем более патриарху Филофею» (с. 104). Б. М. Клосс забывает, что митрополит Алексий когда-то жил в Богоявленском монастыре вместе со Стефаном, старшим братом Сергия, и от Стефана, конечно, знал об особом монашеском пути его брата все или почти все.
Итак, у нас есть основание сделать вывод о том, что в протографе «Жития Сергия» Епифаний рассказал не об одной, а о двух беседах Сергия с епископом Афанасием Волынским.
Вторая беседа началась по-деловому: «Блаженый отець нашь Сергий начат молити святителя, прося игумена, дабы далъ наставника душамъ их» (с. 325). К этой беседе епископ хорошо подготовился: вооружился нужными цитатами из Библии, четко определил тактику беседы и ее конечную цель, и, вероятно, принял также и двух старцев, пришедших с Сергием (в конце второй беседы есть такие слова: «И все сказали «Аминь»). Характер и тональность второй беседы были иными, чем в беседе первой. Это видно по той уверенной, жестковатой манере, в которой епископ повел беседу. Отвечая на просьбу Сергия «дать монастырю игумена», епископ выстроил цепь соображений (с опорой на цитаты из Библии) о том, что лучший кандидат – сам Сергий. При этом епископ проявил поразительную осведомленность (в первой беседе ее еще не было) о том, что Божья благодать снизошла на Сергия еще тогда, когда он был в «утробе матери». Однако Сергий стал отказываться от предложенной ему чести. Но епископ был и к этому готов, и, стремясь к своей цели, он перешел в наступление, повысил тон и напряжение беседы: «Възлюбленне! Вся стяжал еси, а послушаниа не имаши» (с. 325). Эта часть беседы у Пахомия (в Первой редакции) изложена полнее и стилистически гораздо ближе к Епифанию. Приведем из нее отрывок: «Видев же епископъ непреклонна еже о священьству, и рече к нему: «Сладчайший сыну, вся убо стяжаль еси, токмо послушаниа не имаши, иже есть корень всемъ добродетелем, преслушание же всему злу начало. Тем же, чадо, подобаше тебе корень добродетелем имети и напоити его водою послушаниа» (с. 351). Вопрос поставлен епископом предельно жестко: либо зло, либо добро – выбирай. Что было делать Сергию? Переубеждать епископа? Зачем? Ссориться с епископом? Это было нецелесообразно: мы уверены, что Сергий знал, какая ответственная миссия ему предназначена, и понимал, что ее выполнение не должно быть осложнено конфликтом с церковной властью. И Сергий тут же, руководствуясь высшей целесообразностью, принимает решение: согласиться на игуменскую должность. Чтобы не впасть в крайность, заметим, что инок Сергий был пострижен православным священником, и что Сергиев устав монашеской жизни был основан на учении Христа. Следовательно, у Сергия не было принципиальных религиозных расхождений с православием. Разногласия касались вопроса о пределах игуменской власти, которые в конечном счете, на практике, определялись самим Сергием, что и подтвердилось позднее. И это соображение тоже могло быть принято Сергием во внимание, когда он давал согласие на игуменский чин.
После того как Сергий в ускоренном порядке, при личном участии епископа Афанасия, был поставлен в игумены, епископ снова пригласил его к себе на беседу, третью по счету, которая носила подчеркнуто учительный характер. Показательно, что епископ не высказал никаких претензий к образу жизни Сергия, не потребовал от него каких-либо уступок в монастырских правилах. Агиограф же «подает» последнюю беседу с епископом как прлный отказ Сергия от своего прежнего, якобы эгоистического взгляда на соединение власти духовной с административной, как решительную духовно-нравственную победу епископа: «Епископ же Афанасий в сторону отвел его и повел беседу о правилах апостольских, и об учении отцов церкви и о совершенствовании и исправлении души: «Следует тебе, возлюбленный, как говорит апостол, немощи немощных носить, а не себе угождать. Во благо ближнему каждый угождать должен». И в послании к Тимофею Павел говорит: «Это передай верным людям, которые были бы способны других научить». И еще: «Друг друга бремя носите и таким образом исполните закон Христов». Сергий не возражает, и это, по мысли Анонима, должно означать согласие Сергия с наставлениями. Все эти упреки – творчество Анонима, которое опровергается всей предыдущей жизнью Сергия и его жизнью в целом.
И Аноним, и Пахомий употребляют в принципе одинаковую форму согласия Сергия на игуменство:
Аноним: «Яко Господеви годе, тако и буди; благословенъ Господь въ векы» (с. 325);
Пахомий: «Азъ, владыко честный, яко же хощеши, сътворю, аще Богу тако изволшу» (с. 351)
Это общепринятая формула. Главное в ней – отождествление желания епископа (власти) с волей Бога. Конечно, сравнительно с Пахомием Аноним огрубляет формулу. Но не в этом суть, а в том, мог ли ее высказать Сергий? В принципе – да, но без уравнения воли епископа с волей Бога, ибо такое отождествление несоизмеримо с образом Сергия. У святого нет повелителей на Земле, и он не боится никого и ничего. Бесстрашие – неоспоримое качество Сергия, подтвержденное им не раз до и после беседы с епископом и хорошо понятое Анонимом. Судя по последующим событиям и поведению Сергия, его беседы с епископом закончились достойным компромиссом: Сергий принял сан игумена, узаконил «свой» монастырь в структуре православной церкви, но сохранил в неприкосновенности свой образ жизни и введенный им распорядок монастырского быта. Значит, от своих убеждений и от «своего Владыки», Христа, Сергий ни в чем не уклонился. Церковная власть примирилась с его особыми требованиями к устроению жизни монахов в обители Святой Троицы, ибо требования находились в полном соответствии с Учением Христа.
В пахомиевском наставлении епископа, данном Сергию, мысль о послушании властям поднята выше всех добродетелей. Конечно, это не евангельское понимание. В противном случае невозможно объяснить, как без послушания – «корня всех добродетелей» (с. 351), утвердилось столько благих качеств у переменивших веру апостолов, у Сергия, у обладателя «всех добродетелей» Симона, оставившего смоленскую братию, конечно, без согласия начальства и т. д. Столь крайняя точка зрения, как у Пахомия, пришлась не по вкусу анонимному агиографу, и он, позаимствовав у Пахомия основную формулу, опустил все остальное. Понятно, почему он так поступил: в его время была принята церковью иная, меньшая мера послушания. Полное заимствование пахомиевского текста о послушании было бы обвинением во зле заволжских старцев, оставшихся в оппозиции к церковной власти по нескольким важнейшим вопросам тогдашних религиозных дискуссий.
Епископ, агиограф, монахи – все говорят от имени Бога, притом запросто, по-свойски обращаясь с Великим Именем, но (вот парадокс!) Святому, лишь ему, агиограф отказывает в этом высшем аргументе. Как объяснить такую одностороннюю направленность мысли? Мы видим причину (главную) в том, что Сергий не был еще официально назначенным игуменом, что избранный им путь служения Богу и ближнему в то время не имел церковного благословения, словом, в том, что подвиг укрепления веры в Бога Сергий предпринял на свой страх и риск. В списке «Жития Сергия» по Пространной редакции, сохранился ценнейший фрагмент, восходящий, наверное, к епифаниевскому оригиналу (этого фрагмента нет у Пахомия). Приведем его здесь: «...яко не о себе игуменьство взя, но от Бога поручено бысть ему начальство. Не бо наскакивал на се, ни же превъсхыщалъ пред некым, ни посуловъ сулилъ от сего, ни мъзды давал, яко же творят неции санолюбци суще, друг пред другом скачюще, врътящеся и прехватающе». Перевод: «...не по своей воле Сергий игуменство принял, но Богом оно было дано ему. Он не захватывал этот сан, не перехватывал его у кого-либо, посулов за него не сулил, мзды не давал, как некоторые властолюбцы, вертящиеся, хватающие и вырывающие его друг у друга...» (сс. 325-326). Живая сатирическая картина ажиотажа среди духовенства, конечно, не явного, не шумного, как на бирже, но прикровенно-лицедейного, коррумпированного карьеризма тех, кто изо всех сил домогаются быть духовными пастырями. А что же сказать о тех, кто принимает мзду и посулы, кто торгует дарами священства и игуменскими чинами, привычно прикрываясь именем Бога, кто ответственен за создание торга в коридорах высшей власти? Они еще большие христопродавцы, чем те, кто покупают чины. Может ли взрасти в атмосфере симонии нелицемерное смирение? Или любая другая истинно христианская добродетель? Конечно, у автора процитированной филиппики ассоциативная связь между Сергием и криводушными, любоначальными претендентами на сановные «благоуханные хлебы» возникла от противного, по контрасту. Но сам факт острой критики, негодующий тон автора показательны: видно, что это зло наболело в его душе. В коррумпированной атмосфере настоящий владыка есть золото, а не Христос. Мы не хотим сказать, что Сергий, справедливо удостоенный священства «...чистоты ради житиа его...» (с. 326), был единственным исключением из правила, но, судя по филиппике, по движению стригольников, и даже по решению собора 1505 г., запретившего получение «мзды» за поставление в церковные чины, его честное назначение правилом тоже не было. В пахомиевских редакциях сатирической филиппики нет, как нет и вообще критики церковной иерархии. Но отсюда вовсе не следует, что филиппику написал агиограф XVI в., а не Епифаний Премудрый. Тяжкий грех симонии свойствен церковной власти, потому что он есть следствие курса на стяжание имущества, которое плодит и размножает золотолапых микробов души. Независимо от того, кто был автором филиппики, сам факт ее опубликования в Пространной редакции «Жития» требует объяснения. Мы думаем, что зло симонии, коррупции было не только внутрицерковной, но и государственной и общественной проблемой, к решению которой стремились и Нил Сорский, и Иосиф Волоцкий, и высшие духовные, и высшие светские власти. Поэтому о ней можно было писать в то время, писать... безадресно, вообще. Конечно, кто критикует всех, не критикует никого, но это уже другой вопрос; мы же сейчас говорим не об эффективности критики, а о ее допустимости, хотя бы в общей форме. Пахомий не мог, вернее, заказчик не позволил бы ему оставить в тексте обличение мздоимцев, ибо это могло быть воспринято как поддержка антицерковных выступлений стригольников, с которыми тогда все еще шла борьба. Анонимный автор Пространной редакции, напротив, заранее был уверен в поддержке тогдашней церковной и светской власти и потому мог написать свою филиппику. В контексте борьбы иосифлян и нестяжателей критика симонии сторонником иосифлян воспринималась как их стремление бороться за очищение властных структур церкви от греха симонии и, следовательно, поднимала их авторитет в глазах верующих.
* * *
С того времени, как Сергий утверждается официальным игуменом, и Пахомий, и Некто (у него особенно заметно) изменяют свое отношение к Сергию:
1) после признания на беседе с епископом Афанасием своей неправоты в понимании власти, после признания высшей церковной власти, Сергий из критикуемого становится восхваляемым всерьез, а Некто вскоре изобразит его защитником иждивенческой морали монахов, чудотворцем (теперь Бог сразу же выполняет его молитвенные просьбы);
2) Некто, называвший Сергия ранее «преподобным» и «блаженным», теперь величает его «святым», соглашаясь, наконец, с Епифанием и с Пахомием.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии