Александр ПРОХАНОВ. Народы России, русский народ в частности, переживали в прошлом грандиозные пассионарные вспышки, когда совершалось завоевание и освоение грандиозных пространств, создание сверхгосударств, включая Красную Империю. Но были и другие периоды: апатии, уныния, — когда этот пассионарный лазер угасал, когда наш народ переставал светиться изнутри, был растерян, опускал руки, сокращался численно и деградировал. Сейчас как раз такой унылый, темный период. Как вы считаете, Сергей Анатольевич, что произошло с нашим народом? Можно ли вернуть ему смысл жизни, или этот исторический анабиоз будет длиться еще неопределенно долго? Есть ли теория, способная ответить на такие вопросы?
Сергей СИБИРЯКОВ. Должен сразу сказать, что моя точка зрения на поставленные вами, Александр Андреевич, проблемы, в научном смысле гораздо более традиционна, чем у Льва Николаевича Гумилева и его последователей. Соответственно, я буду оперировать традиционными терминами экономики, политики, социологии. Ведь что такое та же «пассионарность»? Откуда она берется у монгольских племен, которые завоевали полмира? Откуда она взялась в немецком народе, который за сто с небольшим лет дважды претендовал на господство в мире — с колоссальными жертвами двух мировых войн? Совершенно непонятно, откуда это берется и куда потом исчезает.
Или — вот еще один интересный момент: по какой логике наши предки завоевывали такие огромные пространства? Зачем, начиная от Ермака и вплоть до ХХ века, мы прибирали к рукам эти северные территории, тянулись на Северный полюс, в Сибирь? Ведь сегодня это совершенно дикое, неосвоенное пространство. Только пятую часть его мы можем как-то использовать, реально освоить — а остальное просто непригодно для жизни.
А. П. Но в то же время эта болезненная, болотная Западная Сибирь является огромным баллоном с нефтью. И как знать, не набит ли какими-то новыми возможностями, энергетическими или транспортными, шельф Ледовитого океана.
С. С. Да, действительно. Так же можно говорить, что арабы, которые всю свою жизнь ездили на верблюдах, не подозревали, что занимаются этим увлекательным делом на нефтяных морях, которые лежат под их землей. Но приходит время активирования ресурса, который тысячелетия лежал без движения, и эти страны становятся неимоверно богатыми.
Да, в наших северных территориях таятся огромные богатства. Но сегодня уже достоверно известно: в шельфах Ледовитого Океана, в Сибири нет новых морей нефти и газа, зато есть многое другое. Вот, например, одна гора Сухой Лог — там лежит пятнадцать-двадцать тысяч тонн золота. Об этом знают, это золото продают… Но никто не учитывает, что там же находится две трети мировых запасов платины и палладия. Подчеркну — мировых запасов. Весь нюанс в том, что эти металлы связаны с углеродом, и отрывать палладий и платину от него мы пока не умеем — нет таких технологий. Но это не значит, что их никогда не будет. Платина и палладий — уникальные катализаторы, которые разрывают бензольные кольца, но мы сегодня нефть используем на 99% для получения энергии, а не для химического синтеза. Поэтому платина и палладий в таких количествах миру не нужны… Но как только мы прекратим сжигать нефть, то для нужд нефтехимии сразу понадобится огромное количество платины и палладия. И необходимые технологии будут разработаны.
А. П. Ваша нынешняя деятельность сродни деятельности проповедника, миссионера — вы читаете лекции, выступаете в разных аудиториях и везде зажигаете сердца своих слушателей, пробуждаете их от уныния, размораживаете их души. Вас даже можно назвать уникальным специалистом по размораживанию таких вот массовых объемов психологии. В чем секрет вашего воздействия на людей?
С. С. Я бы себя к проповедникам и миссионерам все-таки не относил. Я — заведую кафедрой, занимаюсь макроэкономическим прогнозированием. То есть абсолютно системный и научный подход на основе анализа исторических, научных, технических тенденций. И как раз на основе реальных вариантов макроэкономического развития возникают определенные прогнозы, которые вселяют оптимизм. Ничего сверхъестественного, никакой мистики.
В свое время, например, Циолковский предсказывал развитие ракетной техники, орбитальных комплексов и так далее. Что это было — фантастика? проповедь? миссионерство? Конечно, нет. Просто он был ученым, который на основе первого и второго законов Ньютона, закона сохранения импульса — понял то, как может развиваться эта техники. Дал научный, системный прогноз, который сбылся на сто процентов. Когда он об этом говорил в начале ХХ века, это казалось фантастикой и чудачеством, но спустя семьдесят лет все убедились, что Циолковский был абсолютно прав. Можно привести множество других примеров на ту же тему, но вернемся к сегодняшней ситуации.
Уныние, о котором вы говорите, вполне объяснимо. Если люди десятилетиями терпели лишения, ради того, чтобы их дети и внуки жили на другом уровне, в более справедливом, более экономически развитом обществе, а потом оказалось, что поставленные цели недостижимы ни с экономической, ни с политической точек зрения, — общественная апатия неизбежна. Потому что неясно, куда и как дальше идти. Ведь мы минимум полвека были в жесткой конфронтации со всем остальным миром, который развивался по другим законам, и сегодня, с точки зрения элементарной экономики, оказывается, что тот мир более жизнеспособен, поскольку изначально был рассчитан на жесткие условия выживания. А мы строили экономику тепличную, на основе простых законов, которые, как оказалось, не работают, если нет жесткой конкуренции, жесткого целеполагания, жесткой ответственности. Автомобили, которые купят в любом случае, потому что их мало, — и автомобили, которые покупают потому, что они лучше других, — это принципиально разные автомобили.
А. П. А космический челнок, а ракетно-оборонный комплекс, а другие советские проекты? Экономику-то мы строили с оглядкой на войну. Это была экономика для термоядерной войны.
С. С. Я считаю, что это вообще безумие, не только наше, — тратить такие деньги и силы на перспективу войны. Там она была нужна для обогащения определенных кругов, а здесь — я так понимаю, нас втягивали в эту гонку под угрозой уничтожения, и мы были вынуждены втянуться. После развала СССР ничего в данном отношении не изменилось. Сегодня у России военный бюджет — около 20 миллиардов долларов, а у Соединенных Штатов — 400 миллиардов, в двадцать раз больше. В целом же человечество тратит на войну более триллиона долларов в год. Чем это закончится — тоже вопрос открытый. Надеюсь, опыт двух мировых войн и «холодной» войны всё-таки сыграет роль какого-то тормоза. Другое дело, что сейчас начинают проявляться другие противоречия, с которыми столкнулись и Штаты, и мы, и Европа, и Япония — так называемый международный терроризм.
Это очень глубокий феномен, связанный с нынешней «глобальной экономикой», с расслоением человечества на «золотой миллиард», который потребляет 90% всех ресурсов на Земле, и 5 миллиардов «третьего мира», которые живут на оставшиеся 10%. По моему глубокому убеждению, весь израильско-палестинский конфликт построен на том, что там два народа живут на одной земле, но совершенно по-разному: одни имеют в среднем около двух с половиной тысяч долларов в месяц, а другие — десять долларов. И когда они друг друга видят, когда понимают, что разницы между ними нет никакой, а уровень жизни отличается на два-три порядка, то тут это противостояние между «золотым миллиардом» и остальным «недочеловечеством» принимает самые острые формы. Терроризм, с одной стороны, есть выражение глубокого недовольства «золотым миллиардом», а с другой — попытка того же самого «золотого миллиарда» манипулировать этим недовольством в своих целях. Это две важнейшие стороны данного феномена, есть еще и множество других, менее значимых. Проблема здесь в том, что чем дальше будет идти глобализация, тем острее будут становиться конфликты. Поэтому эпоха доминирования Соединенных Штатов с их экономикой и идеологией, я уверен, идет на закат. ХХI-й век, в отличие от ХХ-го, не будет веком США. Скорее — веком России.
А. П. Эта ваша идея, которую вы разрабатываете и продвигаете, — на чем она основана? Что поможет нам преодолеть нынешнее историческое уныние? Ведь когда на гибнущем «Курске» лейтенант писал своё «Не надо отчаиваться!», — это было его завещание не только своим родным и близким, а всей России. Теперь мы должны идти дальше. Но куда и как? Вот главные вопросы сегодня.
С. С. Александр Андреевич, ведь эта апатия фактически насаждается нам извне, потому что конкурентов у России никто не отнимал, и говорить, что теперь у нас кругом только друзья — хуже, чем преступление. Это ошибка. Мы вошли в жесткий мир конкуренции, где никто нас не ждет с распростертыми объятиями. Мы вошли в мир, где каждый сам за себя, и мы должны отстаивать свои интересы, свое будущее. Но чтобы делать это, надо их четко понимать и адекватно формулировать — для себя и для других.
Советский проект в России закончен, это надо признать как факт. Военную технику пока выведем за скобки, потому что это не индустрия. Когда я в 1999 году был в Шотландии и увидел там производство виски, когда тридцать тысяч человек, используя уникальное сочетание воды, зерна, соли, дуба и технологий, экспортируют этого напитка на пять с половиной миллиардов долларов в год — больше, чем вся наша «оборонка», где работает миллион человек, это был экономический приговор.
Что еще? Авиационная промышленность сведена на нет, автомобильная — на нет, электроника, текстиль — все мировые центры развития этих отраслей находятся в других местах, не в России.
Да, стратегия социалистической автаркии могла быть действенной, если бы шла экспансия, как при Сталине, а не «мирное сосуществование двух систем», как после Хрущева, если бы в эту систему вовлекли больше половины мировой экономики и населения Земли. Шанс такой был, но его упустили в середине 50-х годов, а дальше нам никто уже не позволил просидеть, как собака на сене, на 40% мировых ресурсов с 6% населения, автаркию сломали вместе с промышленностью, технологии присвоили, получили доступ к сырью, прежде всего энергоносителям…
Когда нынешняя власть заявляет, что наша национальная идея — стать энергетическим комплексом для Европы, Америки и Китая, то это приговор не только нашей экономике, но и всей России. Потому что для этого хватит десяти миллионов человек, которые будут обслуживать весь энергетический комплекс. А все остальные из 140 миллионов — просто «лишние люди», которых будут всеми способами «сокращать»: переселять, уничтожать и так далее. И все эти разговоры, что Россия к 2050 году сократится до 100, или там до 50 миллионов, что у нас эпидемия СПИДа, что повальный алкоголизм и наркомания — ведутся неспроста. Чтобы жители России не сопротивлялись экономически обоснованному уничтожению. И поэтому, если вернуться к исторической апатии, то все люди видят, что перспективы экономической у них сегодня нет, что на тех принципах, на которых страна работает сегодня — дальше они будут не нужны, дети их не нужны, и основная мысль — ехать отсюда, учить детей там, работать на Западе. А этого не все хотят. Не все хотят отсюда уезжать, не все хотят работать на Западе, не все хотят интегрироваться в западную экономику и западную культуру. Отсюда всё уныние и весь пессимизм, особенно у молодых людей. Они ведь видят, что Роман Абрамович может быть один на всю страну, что нефтяных компаний не так много, алюминиевых — и того меньше, что всё уже поделено до них, что перспектив нет. Никакие общие разговоры о демократии, рынке, открытом обществе в этой ситуации не помогают — 99% людей не понимают, что это такое и как с помощью этого можно жить хорошо. Видят совсем другое — то, что есть, а не то, что может и должно быть. Только если им очень просто и наглядно показать, что в ближайшем будущем, в обозримой перспективе у нас есть очень хорошие шансы изменить ситуацию, изменить экономику, и так далее и так далее, — они начинают что-то соображать, возникает определенный оптимизм. А если под это подвести нормальную научную базу, показать, как и куда можно всем нам идти, это становится руководством к действию.
Не факт, что всё получится — как раз из-за того, что мы можем и не сделать этого. Но тогда наши шансы, связанные с теми ресурсами России, которые будут востребованы и будут основными ресурсами ХХI века, особенно первой его половины: прежде всего это территория, питьевая вода и тот природный холод, которые только у нас и существуют, — использует кто-то другой, на том же месте и в то же время.
Но если мы все-таки вошли в систему глобальной экономики, а это так, то в ней каждая страна специализируется на предоставлении определенных услуг, так что понятие «национальной экономики» условно. Мы видим Соединенные Штаты, которые всему миру предоставляют финансовые и информационные услуги, «мастерскую мира» Китай, страны Юго-Восточной Азии, которые шьют сегодня на весь мир, Шотландию, которая производит виски, — то есть вот яркий пример, когда есть определенная уникальная вещь, востребованная во всем мире.
Россия входит в эту систему с такими уникальными ресурсами, которые не может предоставить вообще ни одна страна. Возьмем хотя бы нашу территория, которая раньше составляла 1/6, а сейчас 1/7 суши, и соприкасается со всеми частями света: с Америкой, Европой и Азией. Это не просто кладовая мира — это, прежде всего мост между основными центрами мирового развития. Главная проблема глобальной экономики сегодня — это резкий разрыв между информационными и транспортными технологиями. Упрощая, можно сказать, что благодаря современным технологиям я могу купить и оплатить любой товар в любой точке мира в течение нескольких минут, а вот на то, чтобы физически получить этот товар, доставить его, скажем, из Юго-Восточной Азии в Европу — на это уходят месяцы, в лучшем случае — недели. С помощью самолетов можно быстрее, но очень дорого, такая доставка утраивает цену товара, а затраты на транспортировку должны быть в среднем меньше 10%. То есть формула получается такая: информация — за секунды, деньги — за минуты, а товары — за недели и месяцы. Возникает гигантский разрыв между оборотом информации и оборотом товаров. Его надо устранять. В истории так и было. Например, когда проложили трансатлантический кабель между Европой и Америкой, буквально через пять лет прорыли Суэцкий канал, который позволил сократить морской путь по маршруту Азия-Европа-Америка до полутора-двух месяцев. А чуть позже — Панамский канал, замкнувший кругосветное морское сообщение. Сегодня по какому пути пошла экономика? Строятся огромные суперлайнеры на тысячи человек, строятся огромные супертанкеры, которые возят уже пятьсот тысяч тонн, проектируются огромные контейнеровозы, уже на тридцать-пятьдесят тысяч контейнеров, — это судно два километра в длину, почти шестьсот метров в ширину, для которого нужны новые портовые сооружения, новая логистика, которые, в конечном счете, позволяют удешевить, но не ускорить доставку товаров. То есть, это, несмотря на определенные плюсы — тупиковый путь.
Если мы не выйдем из этого транспортного тупика, дальнейшее развитие информационных технологий, за исключением собственно военного аспекта, утратит всякий смысл. Поэтому я утверждаю, что мы стоим накануне гигантского рывка в транспортных технологиях. Если мы говорим, что рынок информационных технологий через определенное время будет около пяти триллионов долларов в год, то рынок транспортных технологий — на порядок больше, около пятидесяти триллионов в год. Сегодня стандарт доставки по маршруту Лондон-Нью-Йорк — это 28-30 суток и полторы тысячи долларов за двадцатифутовый контейнер. Поэтому любая технология, которая может сокращать эти цифры, будет сегодня востребована рынком. Россия сегодня может предложить такую технологию, при которой доставка Нью-Йорк-Лондон будет занимать 30 часов и стоить тысячу долларов, то есть на треть снизятся затраты, а скорость будет увеличена в 30 раз. При гарантиях безопасности и экологической чистоты.
Такая технология в России уже создана, и она могла быть создана только в России. Потому что в Европе — расстояния другие, в Америке — проблемы другие, там это никому не нужно… А потом, не надо забывать, что они сегодня зажаты в очень жесткие рамки традиции, которые у нас за последние 15 лет оказались сломаны… Все разговоры об отсталости России — ложь. Мы прошли постиндустриальный кризис первыми и сегодня готовы развиваться дальше. А так называемый «цивилизованный мир» — не готов, им придется переболеть структурными изменениями в экономике, которые на Европе и Америке скажутся гораздо болезненнее, чем сказались на России. К тому же, у нас совершенно иной менталитет.
Во всем, что связано с транспортом и движением, Россия всегда принимала самое активное участие, начиная с паровоза Черепановых. Я уже говорил про Циолковского. Далее, Жуковский первым теоретически доказал, что аппарат тяжелее воздуха, который обладает несимметричным крылом может, двигаясь в воздухе, создавать разность давления. Другими словами — что аппарат тяжелее воздуха может летать. И всё самолетостроение, в общем-то, идет из теории Жуковского. Затем Можайский. Дальше — Сикорский, тоже известный российский изобретатель, который использовал определенные законы синхронизации движущихся плоскостей. То есть, когда все крутили винты по вертикали — он стал крутить их в горизонте. Создав летательный аппарат с синхронизированными винтами, он дал очень простое техническое решение, которое привело к созданию целой отрасли — вертолетостроения. Это очень наглядный ряд: Циолковский, Жуковский, Можайский, Сикорский — мы все это знаем, это российские изобретатели. И вот теперь — опять же российский изобретатель, Юницкий, предлагает новую концепцию, «струнного транспорта», объединяющую концепции автомобильного, железнодорожного и авиационного транспорта. Понятно, что скоростное и дешевое движение может быть только на очень ровной поверхности. Самолет обеспечивает большую скорость, но он дорог, поскольку ему надо затрачивать огромное количество энергии, преодолевая сопротивление воздуха. При этом экологии наносится такой непоправимый ущерб, если это оценить, от самолетов в перспективе стоит отказаться.
Так вот, Юницкий решил все технические проблемы: объединил преимущества автомобильного, железнодорожного и авиационного транспорта, но убрал их недостатки. В результате мы получаем возможность с помощью двигателя в 150 киловатт (мощность «Волги») разгонять и двигать двадцатитонный модуль со скоростью до 600 километров в час и потреблением всего четырех-пяти литров топлива на 100 километров. Технические подробности опустим за недостатком места, но главный принцип таков: построив опоры и протянув над ними рельсы, мы получаем на высоте 15-30 метров практически ровную поверхность, по которой можно двигаться с большими скоростями.
Эту транспортную систему мы можем сделать сами и буквально сегодня. У нас для этого есть люди, ресурсы, оборудование. Технология настолько проста, что она окупится очень быстро. США полтора столетия назад — с 1870 по 1880 год — построили 117,5 тысяч километров дорог, то есть в год по 11-12 тысяч километров дорог. Киркой и лопатой. Сегодня мы за ближайшие десять лет должны построить два миллиона километров дорог, и это даст такое количество рабочих мест, что у нас головная боль будет не о безработице, а где взять дополнительные трудовые ресурсы, чтобы обеспечить такое строительство. Потребность в подобных трассах у мировой экономики есть, и она будет нарастать, платить за это будут — то есть будет много высокооплачиваемой работы, но при этом не требующей высокой квалификации.
А. П. А как будет сочетаться энергетическая составляющая, которую сегодня активно осваивает путинский Кремль, с этой транспортной составляющей? Не будут ли они противоречить друг другу? Не задавит ли, условно говоря, глобальный «Роснефтегазпром» во взаимодействии с западными монополиями эти новые возможности?
С. С. Не исключено. Но поставленный вами, Александр Андреевич, вопрос — это вопрос перехода потенциальной энергии в кинетическую. То есть, если кирпич лежит на пятом этаже, все понимают, что он обладает какой-то энергией, но никто ее не ощущает. А вот когда он падает кому-то на голову — тут уже никуда не денешься. Это вопрос силовых, политических структур. Сейчас они, например, осознали свой энергетический потенциал. И теперь в Европе — хотят или не хотят — но вынуждены с этим считаться. Почему сегодня Газпром имеет огромное влияние и на государство, и на политику? Потому что ресурсы, которые есть у него, востребованы и соизмеримы с любыми иными существующими в нашей стране. А транспортный рынок России может стать на два порядка больше, чем газовый, и отодвинет Газпром на вторые-третьи роли. При этом сам Газпром не съежится, не превратится в ничто — просто рядом возникнет куда большая величина.
А. П. С транспортом более-менее понятно. А что с холодом и водой? Как русский холод, эти сибирские морозы, этот верхоянский температурный минимум, — могут служить величию России?
С. С. Казалось бы, холод — это наша беда. Андрей Паршев в своей небезызвестной книге «Почему Россия не Америка?» доказывает, что у нас в единице ВВП заложена большая энергетическая составляющая на обогрев, и поэтому мы никогда не сможем конкурировать на открытом рынке и т.д. Но при этом он как-то «забывает», что в Соединенных Штатах на производство холода, — то есть на кондиционирование, — тратят в 2,5-3 раза больше ресурсов, чем мы на обогрев.
А в Саудовской Аравии или Арабских Эмиратах вообще 25% ВВП тратится на производство пресной воды и получение холода. То есть они сжигают нефть, получают электричество — и всё это идет в кондиционеры, потому что иначе там жить невозможно, климат непригоден для жизни. Поэтому говорить о том, что у нас в единице ВВП энергетическая составляющая больше — неверно.
Земля устроена таким образом, что где-то есть ближе повернутые к солнцу -жаркие территории, где-то — холодные. То есть распределение тепла на планете неравномерно, его нужно перераспределять. Но проблема в том, что технологии перераспределния тепла есть, а перераспределения холода отсутствуют. Единственный на сегодня способ получения холода, о котором я уже упоминал, — это сжигание углеводородного сырья, получение электроэнергии, которая идет на вскипание и испарение инертных газов с охлаждением поверхности, то есть сегодняшний кондиционерили холодильник У этой технологии получения холода много побочных эффектов: сжигается углеводородное сырье, повышается температура окружающей среды, выделяются вредные газы.
В той же связи нельзя не затронуть и вторую проблему, которая будет обостряться в XXI веке, особенно в ближайшие двадцать лет, — это проблема чистой питьевой воды. Сегодня человечество потребляет два миллиарда тонн нефтепродуктов — и десять миллиардов тонн питьевой воды. При этом каждый грамм нефтепродуктов, выброшенный в природу, «убивает» тонну чистой питьевой воды. То есть, чтобы потом эту воду опять сделать пригодной для питья, нужны серьезные затраты. Поэтому сегодня тонна питьевой воды уже дороже тонны нефти. И, начиная с 2010 года, каждые пять лет эта цена будет удваиваться. То есть реально к 2020 году цена на воду вырастет в четыре раза, и так далее, она будет постоянно увеличиваться, потому что дефицит питьевой воды нарастает. Сегодня две трети населения земного шара пьют некачественную воду, а одна треть — испытывает количественную нехватку воды, то есть страдает от жажды. А Россия обладает двумя третями мировых запасов питьевой воды, которая на наших глазах превращается в очень востребованный и очень дорогой продукт. Тонна пищевого льда в Европе и в Америке сегодня стоит семь тысяч долларов. А тонна девяносто восьмого бензина — полторы тысячи долларов. То есть тонна пищевого льда уже в пять-шесть раз дороже тонны девяносто восьмого бензина. Другое дело, что сегодня никак доставить эту воду по мировому рынку в массовом порядке нельзя,- очень большие затраты.
А вот если наложить эту проблему на технологию «струнного транспорта», о которой я говорил (а пропускная способность струнных трасс колоссальна), то перевозка по ним миллиардов тонн льда станет гигантским сектором экономики. На Таймыре морозы 9 месяцев в году, на Байкале — 6 месяцев, то есть там холодно, там природная зима. Поэтому если мы трассы Токио-Лондон или Нью-Йорк-Лондон, которые идут через эти же озера, начнем загружать питьевой водой, что у нас получится? Мы будем контейнер, (пластиковый контейнер), заполнять водой, сутки на воздухе — и за счет природного холодильника, не потратив ни капли энергии, получим контейнер льда. Вообще, вода — это единственный в природе конденсатор холода. Это единственное вещество, с помощью которого можно транспортировать холод. Таким образом, если мы здесь, в России, упакуем в контейнер лед, те же 20 тонн, и за 20-30 часов он у нас от Байкала приедет в любую точку мира, то при начальных минус двадцати, скажем, в Саудовскую Аравию он приедет с температурой минус восемнадцать. То есть мы привозим туда лед, который при потреблении тепла выделяет холод, и одновременно мы привозим туда чистую питьевую воду. Понятно, да, что в этих условиях систему кондиционирования можно строить совсем по-другому? Мы сверху здания кладем пять кубов льда, то есть вот такой пластиковый контейнер — и делаем систему развода труб. Теплый воздух поднимается без затрат энергии, охлаждается, холодный воздух опускается без затрат энергии. То есть вся система кондиционирования заключается в системе развода труб. А растаявшую воду — пейте на здоровье. Об уникальности байкальской воды можно говорить бесконечно, а талая вода, как утверждает медицина, биологически более активна, более полезна для человека; и при этом мы получаем систему охлаждения помещений без инертных газов, которые вызывают рак. Вот вам 35 тысяч долларов за 5 тонн льда…
А. П. А эти рынки велики? Кроме Саудовской Аравии — кто сможет покупать русский лёд?
С. С. Я же уже сказал, что сегодня мировая потребность в чистой питьевой воде — десять миллиардов тонн. Сегодня система коммуникации городов, особенно мегаполисов, не в состоянии обеспечить своих жителей чистой питьевой водой. Те, кто это понимает, сегодня уже водопроводную воду не пьют. Пьют только привозную, родниковую. Значит, потенциальный объем рынка достигает 70 триллионов долларов и будет только расти. Чтобы было понятно, этот рынок уже больше, чем весь рынок нефти. Россия может экспортировать, без ущерба для собственной экологии, до двух-двух с половиной миллиардов тонн чистой питьевой воды в виде льда: на 16-18 триллионов долларов в год. То есть мы можем получать больше прибыли, чем все нефтяные страны, вместе взятые. Экономика, построенная в том числе на экспорте льда и холода, будет в два-три раза превышать весь оборот нефтепродуктов сегодня в мире. И это прибыль, получаемая как раз в России.
А. П. Но пока эта перспектива существует только в вашей голове и в головах ваших единомышленников. Ваша идеология во многом — мобилизационная, она должна быть воспринята каким то политическим или политико-экономическим субъектом и адресована нации.
С. С. Смотрите, опять же, если говорить обо мне лично, то этой проблемой я реально озаботился только в 1998-99 годах, когда стал заниматься макроэкономическим прогнозированием. Оказалось, что традиционные подходы здесь абсолютно не годятся, потому что строятся на линейной экстраполяции, в привычной системе координат, без учета качественных изменений. Поэтому их горизонт — от силы пять лет, на десять-пятнадцать лет вперед они заглянуть не в состоянии. То же касается не только ученых, но и — в еще большей мере — политиков. Мой прогноз адресован как раз тому субъекту, или тем субъектам, или той политической силе, которые думают о России с горизонтом, большим, чем пять лет вперед. Пока такой силы нет, все озабочены ближайшими выборами, там, 2008 или 2012 года, перераспределением прибылей от использования сегодняшних ресурсов, и так далее. Но временные горизонты приближаются, отдаленное будущее становится вначале близким будущим, потом настоящим, потом прошлым. Поэтому, если в 1999 году на меня вообще смотрели как на чудака, то теперь это уже воспринимается не в качестве фантастики или утопии, а в качестве макроэкономического прогноза.
Поэтому можно предположить, что со временем власть озаботится этим кругом проблем, и тогда все шестеренки завертятся, как всегда было в России… То есть это два взаимосвязанных процесса. Повторюсь, приближается период, когда НЕ использовать эти ресурсы окажется невозможно. Потребность в них нарастает, поэтому всё равно их будут осваивать. Другое дело — кто и каким образом, Россия это будет или какое-то другое государство, которое будет завоевывать или обладать этими ресурсами. Таких ответов макроэкономический прогноз давать не может. Это компетенция политического прогнозирования. Мы обладаем сегодня не только ресурсами, которые отмечены выше, но, опять же, существует и государство, которое защищает наше право на эти ресурсы. Поскольку у нас остается несколько тысяч ядерных боеголовок, вряд ли к нам придут с мечом, чтобы силой забрать эти ресурсы, — я думаю, в ближайшие пятьдесят лет это невозможно. Купить по бросовой цене еще могут попытаться, но Россия всё-таки остается Россией, ее роль обусловлена не нами, а всей той тысячелетней историей, которая привела нас к нынешнему состоянию дел. Поэтому, думаю, мир очень серьезно поменяется в ближайшие двадцать лет, и наша страна сыграет ключевую роль в этих изменениях.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии