Ничто так не уклоняет людей с пути, как малая правда. Они выхватывают малые осколки, не думая о предыдущем и последующем. Такие осколки не лучше любой лжи.
Живая Этика
Монашеские пути братьев разошлись. Стефан оставил Варфоломея в лесной пустыньке, а сам ушел в Москву, в Богоявленский монастырь. Тут анонимный агиограф снова прерывает нить повествования и пускается в рассуждения о монашеских путях. Первое, что волнует агиографа – это причины, побудившие Стефана оставить брата: «И увидел он (Стефан. – А. К.) труд пустынный, житие в заботах, житие жестокое, кругом стеснение, кругом недостатки, нет ниоткуда ни еды, ни питья и ничего другого, что требуется. Никто тут не проходит, ниоткуда нет приноса; окрест пустыньки той не было тогда ни сел, ни дворов, ни людей, живущих в них; пути нет ниоткуда, нет ни проходящих мимо, ни поспешающих, но... во все стороны все лес, все пустынно. Он, увидев это, впал в уныние, и оставил пустыньку, а с нею и брата родного, преподобного пустынножителя и пустыннолюбителя, и ушел в Москву» (с. 308). Мотивы явно не похвальные, мотивы недостойные служителя Бога. Однако агиограф не замечает в поведении Стефана ничего предосудительного. Доводы Стефана показывают, к чему он привык и что он ценит в подвизании монашеском: чтобы труд был не тяжелым, чтобы жизнь была беззаботной и «мягкой», чтобы не было в ней ни стеснения, ни недостатков, чтобы от мирян были поступления всего, что требуется. Прав был Е. Е. Голубинский, когда в философском очерке о монашестве писал: «Ум человеческий изобретателен, и люди, желавшие, с одной стороны, идти к небу верным путем монашества, а с другой, по возможности, освободить его для себя от терний, изобрели монашество облегченное, это – так называемое монашество келлиотское или особножитное» [66]. Как раз в таком монастыре подвизался Стефан и в такой же он уйдет от Варфоломея. Стефан испугался пойти на суровое испытание веры, сопряженное с риском для жизни. Страх и подтолкнул его на предательство. Он оставляет брата одного в лесу, понимая, что ему угрожают смертельные опасности. Показательно, что Стефан уходит не в Хотьковский монастырь, а в Богоявленский, городской, московский. В этом мы видим косвенное подтверждение того, что Стефан вначале собирался отшельничать вместе с братом, но, увидев воочию, что это за жизнь, изменил свое решение. Он не мог вернуться в прежний монастырь, не «подмочив» своей репутации, а потому и отправился в Москву. Тем самым он отрезал себе возможность связи с Варфоломеем в трудное зимнее время. Да, жестким, себялюбивым было сердце Стефана. Это проявилось и ранее, когда после смерти жены он ушел в монастырь, на легкую жизнь, оставив в миру двух малолетних детей – сирот.
Агиограф, словно бы тревожимый чем-то, спешит похвалить Стефана за благочестие и воздержание, которыми он отличался от других монахов Богоявленского монастыря. Но единственный конкретный факт, который приводится в подтверждение слов о «жестком» постничестве Стефана, – отказ от «питья пива»! – при сопоставлении с жизнью в лесной пустыньке неожиданно приобретает обобщающую силу. Оказывается, что нормой в этом монастыре было употребление хмельных напитков; потому-то отказ от них возводится в добродетель. Похоже, келейная жизнь отличалась от мирской, прежде всего, освобождением... от семейных, общественных и прочих обязанностей и трудов, то есть была и легкой, и бесполезной для общества. Агиограф, ярко живописуя путь Сергия и путь Стефана, предоставляет читателю возможность судить, какой путь предпочтительнее, какой он сам избрал бы, если бы захотел стать монахом. Однако агиограф не устраняется вовсе от оценки путей: подбором фактов, расстановкой акцентов он ясно показывает свое предпочтение пути Стефана.
Стефан решительно отвергает узкий путь пустынножительства, не останавливаясь перед тем, что покидает брата одного, хотя ранее «оба равно купно съвещастася сести в пустынице той» (с. 309).
Агиограф полностью разделяет взгляд Стефана. Об этом свидетельствует композиция рассказа, авторское объяснение выбора «узкого» пути Варфоломеем, отсутствие положительной оценки этого выбора, но, главным образом, одобрение благополучного, «широкого» пути Стефана. Монастырь Святого Богоявления, в котором Стефан купил себе келию, был особножитным, как и все другие монастыри тогдашней Великой Руси. Путь Стефана назван добродетельным, потому что он жил в любви к труду, «соблюдая пост, молился и от всего воздерживался, и пива не пил, и одежд щегольских не носил» (с. 308). Замечательна эта характеристика своей неприкрытой тенденциозностью. Отрицательные определения, как известно, ничего не определяют, но лишь порождают вопросы; и, в самом деле, если «пива не пил», то означает ли это, что и медовухи не пил, и не пил вообще хмельного? Зачем же так неясно характеризовать? Затем, что без трех отрицательных определений Стефана – монаха похвалить не за что: постятся и молятся все верующие. Если так выделять Стефана из монашеской среды Богоявленского монастыря, то это значит выделять его из числа монахов, которые и пиво пили, и щегольские одежды носили, и не соблюдали постов. Следовательно, это был удобножитный монастырь для знатных монахов, о чем свидетельствует пребывание в нем сына влиятельного боярина Бяконта, будущего митрополита Алексия. Его упоминание в «Житии Сергия» означает еще и близость монастыря к власти, а это плюс богатство монастыря стали позднее типичными особенностями также и иосифлянских монастырей. Конечно, жизнь в иосифлянских монастырях, где насельники порой делились на три класса в зависимости от обязанностей и труда, от качества питания и одежды, может показаться курортной по сравнению с пустынножительством Сергия. Но главное отличие, т. е. главная притягательность Стефанова пути для обывателя в другом: в возможности быстрой чиновной карьеры: «Великий князь Симеон, узнав о добром житии Стефана, повелел митрополиту Феогносту поставить Стефана в пресвитеры, в священнический сан, а потом назначить его игуменом в том монастыре (запомним роль великого князя в возведении монаха на священный уровень, чтобы мы могли несколько позже оценить истинное значение слов епископа Афанасия о том, что якобы лишь Бог дарует сан священника. – А. К.), и согласился принять его своим духовным отцом; так же поступили и Василий – тысяцкий, и Федор, его брат, и прочие бояре старейшие все один за другим» (с. 308). Конечно, очень многие желающие стать монахами, изберут «широкий» путь Стефана, хотя он, по Христу, ведет к погибели души. Но этот конечный результат оспаривался иосифлянами, глава которых доказывал в своих сочинениях, что жизнь монахов в благополучии, за счет чужого труда и привилегированное положение духовенства соответствуют Учению Христа. Такая религиозная философия «забывает» о главном, о том, что «благополучие есть кладбище духа» [67].
Весь фрагмент о пути Стефана, то есть об удобножитном монашестве, которому агиограф откровенно симпатизирует, написан, конечно, не Епифанием, сторонником нестяжательного общежительного монашества, а анонимным автором Пространной редакции (20-е гг. XVI в. – годы завершения борьбы иосифлян и заволжских старцев). Этот вставной фрагмент расчетливо помещен в середине рассказа о трудном пути Сергия; таким образом читателю предлагается сопоставить пути братьев и сделать выбор. При этом Аноним прельщает читателя выгодами и преимуществами пути Стефана.
По содержанию и по форме фрагмент перекликается с окончанием главки «О преселении родитель святого», имеющей серьезное значение для верного понимания позиции анонимного агиографа. Здесь снова, спустя много страниц, повествование ведется от первого лица, как и в том хронологическом фрагменте, разобранном нами ранее и атрибутированном анонимному автору («Хощу же сказати времена и лета...»). Интересующая нас концовка главки «О преселение родитель святого» начинается так: «Не зазрите же ми грубости моей, поне же и до зде писах...» (с. 309). Цитируем с некоторым перерывом далее: «Доброму сему и преудобреному отроку, аще и въ мирьстем устроении живущу ему тогда, но обаче Богь свыше призираше на него, посещаа его своею благодатью, сьблюдаа его и огражаа святыми аггелы своими, и въ всяком месте съхраняа его и всяком пути его, амо же колиждо хождааше» (с. 309). Перевод: «Хотя этот прекрасный и достойный отрок мирскую жизнь вел тогда, но все же Бог свыше заботился о нем, защищая и обороняя его святыми ангелами своими, во всяком месте сохраняя его и во всяком путешествии, куда бы тот ни пошел» (ПЛДР, с. 290). Тут Аноним, по сути дела, объясняет, почему Варфоломей избрал «узкий», трудный путь служения Господу и ближним. Логика агиографа примечательна тем, что, помимо явного, имеет и прикровенный смысл. Если сам Господь всюду и всегда охраняет Варфоломея, «ограждая его святыми ангелами», то, во-первых, не стоит никому тревожиться за судьбу Варфоломея, рискнувшего одиноко жить в глухом лесу, во-вторых, при столь надежной охране любой монах, мол, пошел бы по трудному пути. Но так как у других такой Божественной охраны нет, то и нельзя их, следовательно, судить за нежелание идти путем святого. Каждому, мол, свое: «Овъ сице произвели, другый же инако» (с. 309). Разве не так? Любителю пустынножительства – препятствия, трудности и лишения, любителю удобножительства – житейские блага без затраты труда на них (кроме молитв и песнопений). В 20-х гг. XVI века, когда была составлена рассматриваемая Пространная редакция «Жития Сергия», оба монашеских пути считались официально разрешенными. Хитроумное лирическое излияние агиографа нацелено на то, чтобы представить подвиг Сергия как исключение, которому подражать невозможно, не по силам человеческим. Ведь Варфоломей (Сергий), дескать, с младого возраста находился под Высокой Защитой и потому не рисковал ни здоровьем, ни жизнью. Не случайно агиограф, заранее готовя оправдание ухода Стефана из пустыньки в удобножитный монастырь, внушительно напомнил Варфоломею о его избранничестве. Таким образом, и размышление агиографа, и беседа Варфоломея со Стефаном о названии церквицы, и лирическое излияние агиографа преследуют одну и ту же цель – убедить читателя, что без Божественной Охраны нечего и думать об узком пути Служения Богу. Именно в этом месте «Жития» неискреннее сладкоречив правщика, превозносящего добродетели (но не путь) Варфоломея, становится медоточивым: «Вседоблий же блаженный юноша верный, ...бывъ из млада и изъ детства верою и чистым житиемь, и всеми добрыми делы украшен...» и т. д.
Это не единственный случай, показывающий лукавство агиографа. Весьма характерно и его умолчание о том, каким крахом закончилась карьера Стефана, в одночасье лишившегося постов игумена Богоявленского монастыря, духовника вел. князя и бояр. Именно в этот печальный период жизни он и обратится за помощью к Сергию, который примет его вместе с сыном Иваном в своем монастыре. Отметим снова умолчание как литературный прием, который Аноним умело использует для затенения правды.
Что касается охраны Сергия Радонежского на каждом шагу, то вопрос этот надо осветить реалистически, не впадая в крайность. Несомненно, что с самого рождения такой Великий Дух, как Сергий Радонежский, находится под наблюдением и защитой Высших Сил. «Так же, как за Вами, – сообщает Великий Учитель Е. И. Рерих, – мы следим за развитием, следим за детьми с колыбели, взвешивая их лучшие мысли по всему миру. Конечно, не часто дух доходит до развития, и число отпавших велико, но, как саду прекрасному, радуемся мысли чистой» [68]. Из писем Е. И. Рерих мы знаем, что она в критических ситуациях не раз была спасаема от неминуемой смерти. Но мы знаем и другое: Светлая Иерархия строго соблюдает космические законы, в том числе, и закон свободной воли человека и закон Кармы. Следовательно, все испытания, выпадающие на долю человека, избравшего узкий путь, он должен перенести, будь он даже такой Великий Дух, как Сергий Радонежский. Он должен суметь – вопреки всему – достойно завершить земную миссию. В зрелом возрасте, когда воплощенный Дух овладевает многими феноменальными способностями, он, понятно, использует их и для самозащиты, исключая, разумеется, те случаи, когда ему, как Христу, будет предуказана мученическая или героическая смерть.
Размышляя о главном направлении работы анонимного правщика, автора Пространной редакции, наталкиваешься на такое противоречие в его взглядах: почему он, возвышая Стефана, утверждая его авторитет, сохраняет те места епифаниевского оригинала, в которых содержится критика Стефана? Это противоречие кажущееся, и оно снимается само собой, если мы поместим его в атмосферу времени создания Пространной редакции. Тогда сторонники Иосифа Волоцкого восторжествовали в борьбе с заволжскими старцами, то есть широкий, стяжательный путь привольной жизни монастырей, духовенства в целом утверждался как путь господствующий, одобренный властями светскими и духовными. И потому показ легкой жизни и успешной карьеры Стефана в резком контрасте с лишениями и опасностями Сергиева пути воспринимался в высших слоях общества и многими верующими, на наш взглад, не как критика Стефана, а как одобрение его выбора пути, лучшего из двух основных путей монашеского служения Богу. Поэтому анонимный агиограф и не сократил те места в епифаниевском оригинале, где живописались лишения пустынножительства; эти описания подкрепляли господствующее убеждение в верности позиции Иосифа Волоцкого, сторонником которого показал себя и агиограф.
Редакторская работа Анонима преследует, в этой главке, помимо искажения образа Сергия, еще две цели: 1) оправдать стяжательный путь монашества; 2) затенить новаторский путь Сергиева служения Богу, показав его как один из двух существующих, равно допускаемых и одобряемых Богом монашеских путей.
Мы видели, как достижению этих целей подчиняется редакторское «творчество» Анонима. Но мы лишь слегка коснулись самой глубокой, по мнению автора, причины, от которой в первую очередь зависит выбор пути Служения. Послушаем агиографа: «Но вернемся к славному, блаженному, верному юноше, который был родным, единоутробным братом этого Стефана. Хотя они и родились от одного отца и хотя одно чрево произвело их на свет, но не было единым их устремление. Разве не были они братьями родными? Разве не сообща они захотели и стали жить на месте том? Разве не вместе решили они обосноваться в малой той пэстыни? Как же расстались они друг с другом? Один так пожелал жить, другой – иначе: один в городском монастыре решил подвизаться, другой пустыню сделал подобной граду» (ПЛДР, с. 299). Основная мысль агиографа ясна: каждый выбирает путь по себе. Все одинаково у Стефана и Сергия: родители, желание быть монахами, желание пустынножительствовать, а конечные волеизъявления различны. Но почему же? Агиограф дает на это ясный ответ: Стефан выбирал путь по своей воле, а Сергий – по воле Бога, Стефана поддерживали светские и духовные власти, а Сергия – Бог. Ответ агиографа можно было бы считать бесспорным, если бы не был оставлен в тени существенный вопрос: одобряет ли Бог Стефанов путь? Ответ есть и на этот вопрос, но не в тексте, а за текстом, и этот ответ знает каждый верующий. Всякая власть, по выражению апостола Павла, от Бога [69]; власть (князь и церковь) активно поддерживали Стефана, следовательно, поддерживал его и Бог. Агиограф не «прописал» ответ в тексте, но зачем же это делать, если ответ широко известен? До сих пор повествование агиографа можно считать формально логичным. Чтобы выдержать этот подход до конца, Аноним должен был бы рассказать о крушении карьеры Стефана и осудить его предательский поступок по отношению к Сергию: активное участие в заговоре против Сергия в 1359 году. Аноним должен был бы также честно сопоставить неудачное завершение Стефанова пути со славнейшим завершением пути Сергия и сделать из сопоставления бесспорный вывод: ненадежна поддержка людская, пусть самая высокая, и, напротив, незыблема, как скала, неизменно верна поддержка Бога. Но агиограф ничего из вышесказанного не делает, следовательно, поступает нечестно и нелогично. А поступает он так потому, что взялся доказывать противное Богу – ценность стяжательного пути Служения Ему, забывая учение Христа о любви к ближнему. При этом Аноним часть Учения представляет как целое, сводя содержание Великого Служения лишь к молитвословию в честь Божества и изымая из Служения любовь Сергия к ближнему, а вместе с нею и его полезные дела, и его подвиг веры в Бога, и все неизбежно связанные с ним труднейшие испытания.
Порицая агиографа, мы, однако, должны «влезть в его шкуру», понять его изнутри. Он не мог не хвалить Стефана, не мог не одобрять его пути, так как этот путь был нормой благочестия. Сам будущий митрополит Алексий «подвизался» именно в удобножитном Богоявленском монастыре, «проходя там искушение» одновременно со Стефаном. Об этом агиограф не забыл упомянуть. И, слава Богу, ибо такова правда времени, которая всегда предпочтительнее полуправды или малых осколков большой, цельной правды.
Пути трех братьев разошлись. Петр, младший, избрал мирской путь, путь его досточтимых родителей, Стефан – облегченный путь себеслужения, а Варфоломей – новый, действительно «узкий» путь жертвенного Служения Богу и людям. Заметим попутно, что агиограф не воспользовался этой троичностью и не упомянул о ней, так как она своей сказочной, языческой первозданностью нарушила бы благообразный вид искусственного газона тройственных чисел.
Пахомия и его современников особенно не волновала проблема выбора пути монашеского Служения Богу, и потому в пахомиевских редакциях «Жития» она вообще отсутствует, а рассказ об отшельничестве сокращен Пахомием не в пять раз, как «Житие» в целом, а в девять. В результате читатель вместо художественного изображения получил краткий пахомиевский диктант, состоящий в среднем (по редакциям) из девяти предложений.
Читатель, сопоставив два монашеских пути, не может не увидеть, что хотя Бог всецело на стороне Сергия, но ему предстоит жизнь бедная, полная трудностей и невзгод, в то время как Стефан, на стороне которого великий князь, бояре, митрополит, то есть земная власть, без особых затруднений и ограничений (пива не пьет!) получает (до поры до времени) полной пригоршней жизненные блага, почет и славу. Конечно, если читатель захочет поразмышлять, он заметит принципиальное противоречие в позиции агиографа. Бог ведь поддерживает того, кто идет по истинному пути, значит, путь Стефана в конечном счете надо признать ложным, неугодным Богу.
Стефан, так верно рассуждавший о Святой Троице и предначертанном Свыше пути, отказался, однако, идти этим путем – тут и приоткрывается его маловерие и малодушие, его эгоизм, словом, истинная сущность его души. Обнаруживается и лукавство агиографа: не может быть двух истинных, но принципиально различных путей. Бог принимает только самоотверженное служение истине, ожидает от своих верных дел, полезных для ближнего, поведения, основанного на заветах Христа. И тогда, и только таких Он поддерживает и охраняет – за конкретные дела, за жизнь по Христу. При этом Бог не только не освобождает верных, преданных Ему от искушений, а, напротив, ставит их в условия строжайшего испытания веры в Него, их любви к людям, их труда на благо человечества. Наградой для них является самосовершенствование, восхождение их духа по божественной лестнице славы и силы. Именно этой высшей награды и не дает «особенно губительное для восхождения духа «половинчатое служение» [70]. Русское монашество, в основном, устремилось по пути Стефана, а не Сергия, приняв и представив обществу полуправду удобножительного, стяжательного пути Себеслужения за правду Великого Служения Богу и ближнему. Широкий путь предопределил плачевные результаты: вместо спасения души – ее растление благополучием, ленью и маловерием, вместо духовно-нравственной опоры для народа – никому не нужный тщеславный аскетизм либо равнодушное потребительство дармовых благ. О редчайших представителях Сергиева нестяжательного пути, одиночных огоньках духовного горения, надо, конечно, сказать во весь голос и надо положительно оценить их подвижничество. Однако они не удержали монашество от сползания в болото удобножительства, в болото себеслужения.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии