Недолго они могли оставаться в пустыне; наполнив духовный сосуд, они ощущали потребность возвращения к людям.
Живая Этика
Итак, в 1344 году к Сергию стали приходить первые монахи, и кое-кто из них поселился на Маковце – с согласия Сергия. Этот факт, означавший крутой поворот в судьбе молодого инока, отмечен и в Первой пахомиевской, и в Пространной редакциях, но истолкован агиографами по-разному.
Пахомий объяснил все просто, без затей: «Немного лет спустя пожелал Бог воздвигнуть святую обитель, о которой идет речь. Живущие в окрестностях, прослышав, как говорится, о добродетелях святого мужа, внезапно стали приходить к нему: одни хотели получить исцеление, другие просились жить вместе с ним» (с. 349). За несколько лет (по другим редакциям за 2-3 года) Сергий в глазах окрестных жителей получил авторитет «святого мужа». Как и почему это случилось, Пахомий не разъясняет. Он просто констатирует факт. И поскольку событие особенное, приведшее, как известно, к созданию святой обители, то оно, по мнению Пахомия, должно было произойти только по воле Бога. Так думает Пахомий, и он знает, что так же думают и верующие. И Пахомий снова без каких-либо объяснений или подробностей утверждает, что ему известно это волеизъявление Бога. Пахомий знает также, как Сергий встречал и принимал тех, кто из приходящих мирян желал остаться в лесу и жить с ним. Пользуясь своим правом автора (правда, чрезмерно свободно), Пахомий даже передает буквально, слово в слово, одно высказывание Сергия: «братья, пусть не устрашит вас мысль о том, что места эти пустынны и что будете тут терпеть нужду, ведь написано так: «многими скорбями подобает нам войти в царство небесное» (с. 349). Так «утешал» (там же) Сергий немногих смельчаков, отважившихся разделить с ним тяготы пустынножительства. Поведение инока Сергия вполне соответствует образу Сергия Радонежского, созданному Епифанием в «Похвальном слове», и потому мы полагаем, что пахомиевский текст здесь сохранил епифаниевскую основу. Разумеется, Бог мог вложить в умы некоторых людей мысль поселиться в Маковецкой пустыне. То же самое мог сделать и Князь тьмы, зломудрец, но, конечно, с противоположной целью – разрушить изнутри, а не укрепить новую монашескую обитель. Поведение пришельцев в дальнейшем само покажет, чью волю они исполняли.
Анонимный агиограф, который, в отличие от Пахомия, неоднократно и с нажимом утверждал, что инок Сергий более всего хочет «единъ единъствовати», оказался в немалом затруднении. Ведь, по словам Анонима, Бог осенил молодого инока Сергия новой Благодатью именно при начале отшельнического пути, что означало, конечно, полное одобрение Им этого пути. И вдруг путь в конце изменяется. Сергий возвращается к людям. Это требует объяснения, мотивировки. И Аноним находит их. Аноним проникает в мысли Бога так же легко, как и Пахомий. Ничтоже сумняшеся, Аноним сообщает о новом волеизъявлении Бога: «И потом Бог, видя его великую веру и большое терпение, проявил милосердие, желая облегчить его трудную жизнь пустынника, Бог вложил желание в сердце некоторым братьям, монахам богобоязненным, и они стали приходить к нему» (с. 318). В тексте Пространной редакции это объяснение прочитывается как явно неудовлетворительное, внутренне противоречивое. Разве Бог не знал, что несколькими годами ранее Он благословил милодого инока на тяжелую отшельническую жизнь? И разве Бог тогда поступил немилосердно? Эти недоуменные вопросы – прямое следствие того, что Аноним ранее исказил мечту Сергия, представив отшельничество как цель всей его жизни, в то время как оно было для него наилучшим средством закала духа перед началом иного, тоже подвижнического, но иного пути – пути Служения Богу в неразрывной связи со служением ближнему, своему народу и человечеству. И далее Аноним перекладывает на Бога и на Сергия свою вину, свое искажение Сергиевой мечты: «Так случилось по промыслительной воле всесильного, милосердного Господа Бога, Который пожелал, чтобы в этой пустыньке жил не только Сергий, но и многие другие братья, согласно слову апостола Павла: «Ищи пользу не для одного себя, но для многих – пусть и они спасутся» (с. 318). Оказывается, виной всему Бог и индивидуализм Сергия. Несколькими страницами раньше агиограф Некто укреплял якобы заветную мечту Сергия (жить всегда одному) приуподоблением его решения решению патриарха Авраама и даже примером райской жизни праотца Адама, а теперь находит прежнее решение себялюбивым, что и утверждает авторитетно ссылкой на апостола Павла. И с христианской, и даже с церковно-православной точки зрения можно было бы дать такое объяснение перехода от лесного затворничества к жизни вместе с монахами, в котором не было бы никакой критической ноты. Вот как эту задачу решил архимандрит Никон: «Своимъ пустыннымъ подвигомъ Сергий исполнилъ во всей широте первую половину великой заповеди Божией о любви; возлюбиши Господа Бога твоего всемъ сердцемъ твоимъ, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею» (Мф., 22:37); и теперь Господь призывал его исполнить в такой же полноте и вторую половину сей заповеди: – возлюбиши искренняго твоего яко сам себе (Мф., 22:39). Смиренно трудился онъ въ пустыне для Господа; настало время столь же смиренно послужить и ближнему ради Господа» [86]. Предвзятая заданность оценки Анонимом мотивов поведения Сергия становится очевидной при сравнении объяснения Анонима с объяснением архимандрита Никона. В запале тогдашней внутрицерковной борьбы агиограф Некто видел в Сергии Радонежском своего идейно-религиозного противника и потому пытался затуманить ореол святости вокруг его головы. Такое отношение Анонима к Сергию проявилось также в том, что он называет его «преподобным», хотя Пахомий почтительно именует Сергия «святой муж», что, конечно, восходит к Епифанию, считавшему преподобного Сергия святым по благодати, а не по закону, не по канонизации.
Аноним иначе, чем Пахомий, описал отношение Сергия к тем, кто хотел жить вместе с ним в лесной пустыне. Аноним утверждает, что к Сергию приходили только монахи: «Итак, по изволению Бога, начали посещать его монахи, вначале по одному, затем иногда по двое, иногда по трое. И они умоляли преподобного кланяясь: «Отче, прими нас, мы хотим с тобою жить на этом месте и спасти свои души». Аноним исключает, в отличие от Пахомия, всякое упоминание о контактах Сергия с мирянами, проживающими окрест его пустыньки: такое упоминание не совмещается с созданным ранее образом абсолютно одинокого отшельника-молчальника. Второе отличие от пахомиевского образа Сергия в том, как он отнесся к почтительно высказанному желанию монахов «на месте сем жити» (с. 318). «Преподобный же не только не принимал их, но и противился им, говоря: «Вы не сможете жить тут и не сможете перенести пустынные тяготы: голод, жажду, страдания, неудобства, скудость, нужду» (с. 319). Сергий говорил так уверенно потому, что он знал условия жизни монахов в удобножитных монастырях (других тогда на Руси не было) и знал их отношение к пустынножительству, в принципе такое же, как и у Стефана, его родного брата. Однако ответ монахов удивил Сергия («Мы хотим перенести тяготы жизни на этом месте, и, если Бог посодействует, то и сможем».), и он снова, но уже в форме вопроса, обратился к ним: «Сможете ли вы перенести тяготы места сего: голод, и жажду, и всяческую нужду?» (с. 319). В ответ он услышал уверения, что с помощью Бога и Сергия, они все трудности преодолеют и потому просят его только о том, чтобы он не удалял их от себя и «не изгонял с этого места, любезного нам» (там же). Странный получается диалог. Отшельник не имел никакого права на землю вокруг его пустыньки и потому не мог никого прогнать отсюда силой, да и сила была не на его стороне, судя по тому, что с ним иногда разговаривали несколько монахов одновременно. Разве Епифаний, от имени которого пишет Аноним, не знал этого и не понимал положения Сергия? Получается, что и не знал, и не понимал так же, как и монахи. Но внезапно поведение Сергия полностью изменяется: «Преподобный же Сергий, увидев их веру и усердие, удивился и сказал им: «Я не изгоню вас, потому что Спаситель наш говорил: «Приходящего ко Мне не изгоню вон»; и еще сказал: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там и Я посреди них». И Давид сказал: «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе» (ПЛДР, с. 317). Мотивировка резкой перемены поведения Сергия вызывает новое недоумение. Да, по словам монахов до некоторой степени можно было судить об их вере, но не об их усердии, критерием которого могут бьггь только дела. Но главная причина недоумения в том, что агиограф не вспомнил своевременно хорошо ему известные авторитетные библейские изречения и Сергий не руководствовался ими при разговоре с монахами. На этот раз от «забывчивости» Анонима несет ущерб образ Сергия (прежде всего): молодой инок (заметим кстати, что не впервые) бросается легкомысленно от одной крайности (отказ монахам) к другой (уговаривает их остаться в лесу со ссылками на Библию). И даже оправдывается перед монахами: «Ведь я, братья, хотел один жить в пустыне этой и так умереть на месте этом» (с. 319). И далее каким-то образом вдруг уразумевает, что монахи пришли к нему по воле Бога: «И если так изволил Бог, и если Ему угодно, чтобы на этом месте возник монастырь с многочисленной братией, да будет воля Господня!» И теперь Сергий уже «с радостью принимает» (там же) монахов, ставя им ряд предварительных условий.
Отсюда в рассказе начинается разумный Сергий, ставящий монахам ясно и четко некоторые условия, обязательные для их жизни совместно с ним. Первое и важнейшее: «...только потрудитесь каждый сам построить себе келью» (там же). Это надежное испытание усердия и способности к труду: кто не может выполнить это условие, сам вернется в свой монастырь, кто выполнит – останется жить в лесной пустыньке. Наверное, Сергий и поступал так ответственно. Отшельническая жизнь в лесу гораздо более серьезное, всестороннее испытание, чем постройка келий. Потому Сергий предъявляет монахам еще ряд психологических и духовно-нравственных требований, которые вместе с физическим трудом можно назвать Сергиевым неписаным уставом, проверенным им на личном опыте: «Да будет вам ведомо: если в пустыню эту вы жить пришли, если со мной на этом месте жить хотите, если вы пришли служить Богу, приготовьтесь переносить страдания, беды, заботы, всякие печали, и нужду, и лишения, и нищету («нестяжание»), и бессоницу («неспание»). Если вы хотите служить Богу и для этого пришли, то с этого времени устремляйте сердца ваши не к пище, не к питию, не к покою, не к беззаботности, а к терпению, чтобы переносить всякое испытание, и всякое страдание, и заботы. И готовьтесь к труду разнообразному, к пощению, к подвигам духовным, ко многим скорбным страданиям...» (с. 319).
На наш взгляд, в епифаниевском тексте «Жития» мог и даже должен был быть разговор о тяготах отшельнической жизни: иначе, как «отсеять» слабых духом и неспособных к постоянному труду? Однако Епифаний не мог, в противоречии с самим собой, показать Сергия отвергающим монахов, пришедших к нему за помощью в спасении их душ, показать себя не знающим христианской аксиомы, гласящей, что все происходящее совершается по воле Божией. Епифаний, в отличие от Анонима, не отлучал мысль Сергия от людей и тем более не противопоставлял его миру; напротив, Епифаний внушительно показал его готовность служить ближним (родителям) еще до начала пустынножительства. Поэтому, думается нам, что Епифаний, лично знавший реального игумена Сергия в течение 18 лет, должен был изобразить его молодым иноком, находящимся в душевном соответствии со взрослым, почтенным игуменом Свято-Троицкого монастыря, т. е. показать инока-отшельника преисполненным христианской любви к тем, кто пришел в лесную пустыню, чтобы совместно совершить духовный подвиг, служа всем «чистым житием» (с. 273) Богу и людям, им «на пользу» и «на спасение души» (там же).
- Войдите, чтобы оставлять комментарии