Миллиарды лет за девять месяцев ежемгновенного возрастания – таков путь человеческого эмбриона в лучшей из всех, материнской колыбели, путь из немой тьмы веков к свету. Люди недооценивают значение предпутья для жизни человека (в противном случае они вели бы отсчет возраста не от рождения, а от зарождения), хотя порой фантазия народа или воображение духовных писателей рисуют яркие поучительные картины, смысл которых един: первоначало, зародыш жизни предопределяет судьбу человека. Вот и агиографы Сергия Радонежского, пытаясь разгадать тайну «чистой», «чудной» жизни Преподобного Сергия, то ли сами придумали, то ли услышали в народе чудесный вымысел о сознательной жизни Сергия еще во чреве матери.
Мы начнем рассмотрение описания этого чуда с Первой пахомиевской редакции. «Чудо несказанное» (с. 345) случилось в церкви одного из сельских приходов Ростовского княжества: во время литургии, перед чтением святого Евангелия, в установившейся тишине «...внезапно дитя начало голосить в животе матери, так что голос слышали все, кто тут были»* (с. 344). Слышали все, но Пахомий не пишет о том, как они восприняли услышанное. Он рассказал лишь о переживаниях Марии, матери ожидаемого ребенка: ею овладели «страх, трепет и недоумение, она дивилась этому и думала про себя, что же это означает» (с. 344). Во второй раз младенец подал голос, «когда начали петь Херувимскую песнь», а в третий раз, «когда возгласили: «Святое – святым!» – оба раза он «возвысил голос» выше, чем в первый раз. Само чудо в церкви уподобляется евангельскому чуду, описанному евангелистом Лукой: «Случи бо ся, яко же о Иоанне Предтечи, познавшаго владыку своего и въ чреве матерне взыгравшеся. Тако же и сего мати...» (с. 344)
Напомним евангельский рассказ. Когда беременная Мария, побуждаемая Святым Духом, пришла к Елисавете, беременной Иоанном Крестителем, Предтечей Христа, то произошло такое чудо: «Когда Елисавета услышала приветствие Марии, взыграл младенец во чреве ее; и Елисавета исполнилась Святого Духа, и воскликнула громким голосом, и сказала: благословенна Ты между женами и благословен плод чрева Твоего! И откуда это мне, что пришла Матерь Господа моего ко мне? Ибо когда голос приветствия Твоего дошел до слуха моего, взыграл младенец радостно во чреве моем» (Лк., 2:42, 43, 44). Значит, чудо в том, что младенец во чреве Елисаветы (будущий Иоанн Креститель) «взыграл», узнав другого младенца (будущего Иисуса Христа) во чреве его матери, Марии, и это распознавание чудесным образом осознала Елисавета и, безмерно счастливая, сообщила радостную весть Марии. По подобию с евангельским чудом произошло и чудо с «проглаголанием младенца» (будущего святого Сергия) во чреве его матери, Марии. Он трижды громко подал голос, распознав наиболее важные моменты в богослужении и тем самым приобщившись к ним: к Учению Христа (вынос Евангелия из алтаря), к прославлению небесного величия Христа (Херувимская песня), и Святой Троицы, и других святых (вместе с возглашением священника в третьей части литургии). Уподобление одного чуда другому основано на проявлении сверхранней способности богопознания, формы которого в Евангелии и «Житии», правда, различны, но это самого уподобления не отменяет, а учит отличать сущность от ее многообразных проявлений.
Значение уподобления ростовского чуда евангельскому велико: Сергий Радонежский поднимался на высоту одного из самых знаменитых святых христианства. Такая оценка святого Сергия находится в соответствии с оценкой Епифания в «Похвальном слове». В этом мы видим аргумент за то, что чудо в церкви могло быть и в епифаниевском оригинале, несмотря на то что в «Похвальном слове» нет даже малейшего намека на него. После рассказа о чуде, Пахомий дал ему свою оценку: «Дивно же ми есть, любимици, умом внимаа, чюдо несказанное, еще бо въ утробе материи младенцу проглаголати, но и слава единому чудотворящему Богу» (с. 345). Для Пахомия смысловое содержание этого необъяснимого чуда исчерпывается тем, что младенец подал голос из чрева матери. Он, как видно, не замечает или обходит другие особенности чуда – троекратность «проглаголания» и сверхраннее богоразумение Сергия. И не случайно: Пахомий исключает какое-либо участие младенца в совершении чуда, категорически утверждая Бога его единственным Творцом. Такая оценка чуда расходится с самим рассказом о том, как оно совершалось, и это дает нам основание атрибутировать оценку не Епифанию, а Пахомию.
После свершения чуда первый комментарий сделал священник, крестивший младенца и давший ему имя Варфоломей. Когда родители рассказали священнику о троекратном «проглаголании святого отрока» (с. 345), священник, рассуждая в духе «божественного писания», сказал так «Радостию радуитеся и веселием веселитеся, иже же хощет съсуд избранъ быти Богу и служитель Святыа Троица, еже и бысть» (с. 345). Перевод: «Радуйтесь весело и веселитесь радостно, ибо он будет избран вместилищем Бога и служителем Святой Троицы, что и произошло» (Перевод наш; другие переводы будут особо отмечаться. – А. К.). Комментарий священника выгодно отличается от оценки Пахомия тем, что не обходит, а, напротив, четко определяет характерные особенности чуда: сверхраннее богоразумение истолковывается как богоизбранничество Сергия, а троекратность проглаголания и его совпадение с прославлением Святой Троицы – как предсказание ее особого почитания будущим святым. Такой комментарий, сделанный в ключе прообразовательной логики, соответствует оценке жизни святого Сергия в «Похвальном слове», и потому мы полагаем, что автором комментария был Епифаний.
Чудо с Иоанном Крестителем имеет в евангелии от Луки важное продолжение, характерное для евангельских чудес вообще. Отец Иоанна (Захарий) был немым до тех пор, пока его сына не принесли на восьмой день после рождения «обрезать и хотели назвать его по имени отца, Захариею. На это мать сказала: нет, а назвать его Иоанном. И сказали ей: никого нет в родстве твоем, кто назывался бы сим именем. И спрашивали знаками у отца его, как бы он хотел назвать его. Он потребовал дощечку и написал: Иоанн имя ему. И все удивились. И тотчас разрешились уста его и язык его, и он стал говорить, благословляя Бога. И был страх на всех живущих вокруг них... Все слышавшие положили это на сердце своем и говорили: что будет младенец сей? И рука Господня была с ним» [18]. Любое евангельское чудо имеет полезное следствие; в рассматриваемом случае их два – избавление Захарий от немоты и обретение им пророческого дара. Чудо в ростовской церкви тоже дало свой росток.
Некоторое время спустя после крещения младенец «по средам и пятницам не сосал материнскую грудь и не принимал никакого молока» (с. 345). Но это чудо не имело (по описанию Пахомия) полезных следствий; его смысл состоял только в том, чтобы символизировать «будущее воздержание» (там же) святого Сергия. Так в форме чуда проявилось, по мнению Пахомия, пророчество Святого Духа (там же). Предсказаний в Новом Завете немало, но они не смешиваются с чудесами, как у Пахомия. Такое контаминированное чудо действительно «странно и неудобь сказуемо» (с. 345). Отклонение от евангельского образца обесценивает чудо, хотя по видимости будто бы возвышает, усиливает его. На деле же и чудо в церкви, (сверхраннее богоразумение) и чудо сверхраннего пощения по своим следствиям маломощны и почти бесполезны, и в этом отношении далеко уступают евангельским чудесам, связанным с рождением Иоанна Крестителя. Так, в Евангелии чудотворение Святого Духа поражающе мощно и практически очень полезно; здесь же, в «Житии Сергия», оба чуда поражают только своей странностью. Именно эту особенность обоих чудес подчеркивает Пахомий. Особенно настойчиво во втором случае: «Еда бо, рече, книгы учися или от некоего учителя велика навыкну таковаго въздръжаниа образу, ни, рече, но Святым Духом действоваше...» (с. 345) Не слишком ли мелко такое чудо для Святого Духа? Пахомий сам охотно помогает читателю осознать, что ни в каких книгах (значит, и в Евангелии тоже), ни у какого великого учителя (не намек ли на самого Христа?) не найти подобия постническому чуду, и остается только признать его исключительно великим, совершенным самим Святым Духом. Эта преувеличенная похвала есть на деле не похвала, а критика под прикрытием похвалы. Но критика не себя самого, как может подумать наш читатель, а «священноинока Епифания», именем которого подписано «Житие Сергия», переделанное Пахомием.
Мы решительно отказываемся признать епифаниевской и саму критику, и ее особенную форму. Епифаний, известный нам по его другим сочинениям и по «Похвальному слову», не мог создавать образ Сергия в несоответствии с евангельскими образцами. Конечно, Епифаний мог поставить святого Сергия на один уровень с Иоанном Крестителем, но совершенно всерьез, без последующего прикровенного разрушения изнутри уподобления образа Сергия образу Иоанна Предтечи. Несомненно для нас, что само уподобление и чудо в церкви были иначе поданы и интерпретированы Епифанием. Как иначе? Безо всякого несоответствия с Евангелием, безо всякого ненужного, критического преувеличения чудесности, словом, безо всякого ущерба для авторитета святого Сергия, безо всего, что могло посеять недоумение и сомнение в чуде. Огромный, семилетний провал в описании детства Варфоломея (от раннего младенчества до исполнения ему семи лет), зияющий в «Житии Сергия», не есть ли свидетельство того, что Пахомий изъял из епифаниевского оригинала какие-то фрагменты?
Уже в начале нашего исследования обозначился тот угол зрения, под которым Пахомий перерабатывал епифаниевское «Житие Сергия Радонежского» – умаление и героя, и автора «Жития».
Перейдем к «Житию Сергия» в Пространной редакции, рассматриваемый список которой датируется 20-ми годами XVI века, [19]. Этот список интересен во многих отношениях. Заглавие «Жития» вообще уникально: «Житие преподобного и богоносного отца нашего игумена Сергия чюдотворца. Списано бысть от премудрейшаго Епифаниа» (с. 287). Кажется невероятной самохарактеристика автора как «премудрейшего». Мы не встречали подобной ни в агиографии, ни в святоотеческой литературе, ни в самой Библии. Ведь даже Творец величается просто Премудрым. Как же мог Епифаний осмелиться и назвать себя столь преувеличенно и несмиренно? Он тут ни при чем. Так назвал его составитель Пространной редакции «Жития», скрывший себя за «премудрейшим Епифанием». Составитель не мог не понимать, что столь неумеренное превозношение Епифания равносильно его дискредитации (вернее, само дискредитации) и как автора, и как христианина, и как человека. Читатель, образованный читатель «Жития», еще не раскрывая его, вполне мог задать себе вопрос: «А вполне ли психически здоров этот Епифаний, столь возносящий самого себя?» Образованный читатель, который «Житие» уже прочитал и понял, что определение «премудрейший» принадлежит не Епифанию, а редактору его «Жития», должен был понять и другое: редактор одним удачным словом указал основную форму критики Епифания, и его «Жития», форму, которая единственно возможна для критики жизнеописания знаменитого святого – форму преувеличенной похвалы, прикровенной иронии. В необыкновенно емком и остром определении «премудрейший» задан и метод критики: метод внесения в исходный текст небольших изменений, подобных изменению слова «премудрый» на «премудрейший», однако, способных менять заряд слова с положительного на отрицательный. Понятно, что уловить и оценить изменения такого рода, к тому же очень часто основанные на библейских цитатах или аллюзиях, мог только читатель, знающий Священное Писание. Для него-то и ему подобных и был предназначен тот вариант «Жития», за которым утвердилось наименование «Пространная редакция».
В отличие от Пахомия анонимный агиограф описывает не два, а четыре младенческих чуда, случившихся с Варфоломеем, описывает их во многом иначе и гораздо пространнее (раз в девять), чем Пахомий.
В центре внимания Анонима – чудо в церкви. Начнем мы с того общего, что есть в описании этого чуда у Пахомия и Анонима: 1) в ряду младенческих чудес оно идет первым; 2) младенец во чреве матери трижды подает голос и каждый раз во время литургии; 3) чудо повергает Марию, мать младенца, в трепет и недоумение.
Совпадения говорят о том, что, пожалуй, агиографы шли тут след в след за Епифанием, что в оригинале был рассказ об этом чуде.
В описании первого чуда Пахомием и анонимным агиографом гораздо больше различного, чем общего. Если Пахомий начинает описание с уподобления чуда в церкви евангельскому чуду с будущим Иоанном Крестителем, то Аноним опускает это уподобление. Однако он опускает его не из-за несогласия, а потому, что принципиально иначе подходит к анализу уподобления, рассматривая потом это и другие чудеса и уподобления на широком библейском фоне как самостоятельную теоретическую проблему. Мы последуем за Анонимом, и потому сейчас обратим внимание, что в рассказе о чуде в церкви он сфокусировал внимание на отношении прихожан к троекратному крику младенца. В отличие от Пахомия Аноним описывает динамику психологических переживаний верующих, разделяя их на женщин и мужчин. Страх Марии возводится до степени ужаса, так что она начинает плакать и еле держится на ногах. В таком смятенном душевном состоянии она говорит обступившей ее группе женщин (в ответ на их вопросы: «Есть ли у тебя в пазухе запеленутый младенец?»), что, мол, у меня нет, спрашивайте у других. Читатель, понимая ее настроение, оправдывает ее уклончивый, полуправдивый ответ. Из-за этого возникает напряжение ожидания. И когда женщины, обойдя других верующих и ни у кого не найдя младенца, снова подступили к Марии с тем же, но более настойчиво заданным вопросом, то Мария ответила им так: «У меня нет в пазухе младенца, как вы думаете, он у меня во чреве, и ему еще не пришло время родиться. Это он проглаголал» (с. 291). Ответ вызвал всеобщее замешательство, и женщины вслух засомневались в самой возможности такого проглаголания. Затем они разошлись по своим местам, и «каждая говорила только самой себе» (т. е. искренне вполне. – А. К.): «Что же будет младенец сей? Да свершится воля Господня» (с. 291). Здесь мы ясно видим аллюзию со следующими стихами из евангелия Луки (1:65-66): «И был страх на всех живущих вогруг них (вокруг родителей Иоанна Крестителя. – А. К.)... Все слышавшие положили это на сердце своем и говорили: что будет младенец сей? И рука Господня была с ним». Мужчины, которые были в церкви и все слышали, от страха не проронили ни слова. Таким образом, показано, что страх охватил всех прихожан, «слышащих сиа» (с. 291), точно так же, как и в евангельское время.
Глубокое впечатление чудо в церкви произвело на Марию. Ее отношение к ребенку в корне изменилось. Она увидела в нем избранника Бога (с. 291), стала соблюдать строжайший пост (хлеб, овощи, вода) и оберегаться от «всякой скверны» (там же), начала усиленно молиться Богу о спасении младенца и себя самой. Описание полезных последствий чуда находится в соответствии с евангельской «подачей» чудес; оно отсутствует у Пахомия, и потому возникает вопрос, кому же оно принадлежит, Анониму или Епифанию. Мы склоняемся к тому, что в основном этот фрагмент написан Епифанием, так как образ Марии соответствует ее характеристике в «Похвальном слове» и в Предисловии к «Житию» («угодница Божия», «украшена всякими добродетелями» – с. 290). Только одно предложение (утверждение о том, что Мария соблюдала пост недолго, до рождения ребенка) вызывает сомнение в его принадлежности Епифанию: 1) оно противоречит ее прежней характеристике и психологически входит в противоречие с ее обетом поститься после глубокого потрясения от чуда; 2) в дальнейшем Аноним именно на нарушении поста строит следующее чудо, отсутствующее у Пахомия.
Все же в основном мы признаем епифаниевским рассказ об обете Марии держать пост; тем самым мы признаем и то, что, помимо текстов Пахомия, Аноним располагал каким-то текстом, непосредственно восходящим к оригиналу или самим оригиналом.
Добродетельность родителей Варфоломея весомо подтверждается также рассказом о том, как они, посовещавшись, решили, что если родится мальчик, то они отдадут его «благодетелю всех, Богу», иначе говоря, они предопределили его будущий путь как служение Богу. Агиограф (снова, видимо, Епифаний) умиляется этим решением и сравнивает его с решением «Анны – пророчицы, матери Самуила – пророка» (с. 292).
Мария, как и предупреждал Аноним, не выдержала до конца испытания строгим постом; повеселившись вместе «с родственниками, друзьями и соседями» по случаю рождения такого ребенка, она стала иногда вкушать «и мясную пищу» (с. 292). Тут-то и произошло второе чудо, ставшее для Марии новым испытанием: малыш временами отказывался питаться ее молоком. И так случалось не раз и не два. И тогда «ужас и печаль охватывали родительницу и ее родственников» (там же). Наконец, они догадались, в чем причина отказа. Мария снова стала держать строгий пост, и малыш стал сосать ее грудь. Так он всем преподал урок благочестия. У Пахомия нет этого чуда, и мы сомневаемся, чтобы оно было у Епифания: постничество доведено здесь до такого абсурда, что у любой матери, у любой семьи, способно вызвать только протест. Мы сомневаемся и в том, чтобы церковь поощряла постоянное постничество кормящих матерей, хотя конкретными сведениями об этом не располагаем.
После крещения младенец Варфоломей совершил еще одно «чудесное знамение», многократно повторявшееся, «странное и неизвестное»: «в среду и в пятницу он не вкушал ни материнского, ни коровьего молока» (с. 293). Среда и пятница – постные дни у православных, и потому избирательное воздержание младенца должно было бы навести мать и родственников на причину воздержания, но этого не произошло, хотя совсем еще недавно они поняли, что именно постнические наклонности новорожденного были причиной его отказа сосать материнскую грудь в дни, когда мать ела скоромное. Наконец, взрослые заметили, что, кроме среды и пятницы, младенец весел и игрив, и уразумели, что он здоров, и догадались, что не из-за болезни воздерживается он от молока в постные дни, а проявляется в этом благодать Божия, «некое знамение». Агиограф дал ему такое истолкование: «в этом был виден будущего воздержания образ, знак того, что в грядущем времени ему надлежит прославиться в постном житии: что и произошло» (с. 293). Такой вид размышления у богословов называется прообразовательной логикой, которая, очевидно, по силам любому неглупому человеку, если он, подобно агиографу, выстраивает преобразовательный ряд умозаключений (сцен, примеров...) задним числом, глядя на события, на жизнь Святого после того, как она пришла к завершению. Однако жизнь преподобного Сергия не подтвердила абсурдную логику агиографа. Почти все писатели отмечали, что он был уравновешенным человеком и держался разумного, серединного пути во всем, в том числе и в воздержании. Епифаний, близко наблюдавший жизнь Преподобного в течение 18 лет, знал эту особенность его натуры и потому, мы уверены, что оба постнических чуда сочинены не им, а редакторами его «Жития». Особенно Аноним постарался заострить неслыханность чуда, стремясь представить Епифания высокомудрствующим по поводу самых простых житейских вопросов. Сверх того, одно из двух одинаковых по преобразовательному смыслу чудес явно излишне – так возникает вопрос: умно ли поступил тут «премудрейший» Епифаний?
Рассказ о крещении младенца у Анонима втрое пространнее и во многом иначе написан и скомпонован, хотя содержательная основа та же, что и у Пахомия. Это понятно, ибо цель и обряд крещения одинаковы. Одинаково и предсказание: младенец будет «вместилищем избранным Бога и обителью Святой Троицы» – так раскрыл священник смысл троекратного проглаголания во чреве матери. Основное новшество в том, что в анонимной редакции священник, исполнившись Святого Духа при крещении, еще до рассказа родителей младенца о чудесном проглаголании «проразумел» божественную избранность младенца. Провидческий дар осенил священника одновременно с могучим воздействием Святого Духа на младенца, принимавшего крещение «в купельной воде» (с. 292). Тут есть аллюзия с обрезанием (этот иудейский обряд по смыслу подобен крещению) Иоанна Крестителя, когда в тот же самый момент выбора имени для крещаемого младенца (Иоанн или Захария) его отец получает чудесным образом пророческий дар. Аллюзия не есть полная аналогия. Громадное различие в том, что получение пророческого дара отцом Иоанна Предтечи описывается как редкое, данное свыше чудо, вызвавшее всеобщий переполох, а временное провидение священника Михаила – как следствие обряда крещения, как своеобразное деление благодати Святого Духа между младенцами и священником.
По Пространной редакции можно судить о том, как на селе, в глубине Руси, объяснялись чудесные явления. Родители Варфоломея «хорошо знали Святое Писание» (Библию), однако, они не смогли уразуметь чудо в церкви и потому обратились за разъяснением к священнику. Его ответ был первым истолкованием чуда: «Иерей же, по имени Михаил, сведущий в книгах, поведал им из божественного Писания, из обоих законов, Ветхого и Нового, и сказал так: «Давид в Псалтыри говорил, что «Зародыш мой видели очи Твои»; и сам Господь святыми своими устами ученикам своим сказал: «Потому что вы с самого начала со Мною». Там, в Ветхом завете, Иеремия – пророк во чреве матери освятился, а здесь в Новом завете, Павел – апостол восклицает: «Бог, отец Господа нашего Иисуса Христа, воззвавший меня из чрева матери, чтобы открыть сына Своего во мне, чтобы я благовествовал о Нем в странах». И много других вещей поведал иерей родителям из Святого Писания» (перевод ПЛДР – с. 271). А о младенце священник сказал так: «Не печальтесь о младенце, но исполнитесь радости и веселия, ибо он будет вместилищем избранным для Бога, обителью и служителем Святой Троицы» (с. 270) И это предсказание, отмечает агиограф, сбылось. В чем суть ответа иерея? Бог все видит и все может. Знают ли это родители Варфоломея? Несомненно, ибо о них не зря замечено, что они начитаны в Библии. Удовлетворило ли родителей объяснение иерея? Вряд ли. Агиограф, видимо, понимал это и потому заметил, что иерей еще долго говорил в том же духе. В самом деле, нет подобия между примерами из Библии и чудом с младенцем в церкви. В этом легко убедиться, проверив цитаты по Библии (Пе, 138:16; Гал., 1:16; Иер., 1:4,5). Если нет подобия, то нет и освящения чуда традицией, т. е. нет доказательности (для верующего). Не видно также, каким образом пришел священник к выводу о том, что Варфоломей будет служителем Святой Троицы. Агиограф несколько позднее даст свое объяснение младенческих чудес, теперь же он исподволь готовит читателя для лучшего восприятия будущего объяснения.
Четвертое чудо проявилось в том, что младенец отказывался от молока кормилиц, и потому матери снова пришлось кормить его самой. Это чудо агиограф таковым не считает: «Некий думают, что и это было знамение, чтобы показать: от доброго корня добрая поросль должна быть питаема непорочным молоком» (с. 294). Агиограф принял с возмущением такое суждение, ополчился на «неких» и решил им показать, как следует понимать и объяснять младенческие чудеса, случившиеся с Варфоломеем.
- Войдите, чтобы оставлять комментарии